Счастливый, свободный: памяти Эдуарда Лимонова

Некролог застает врасплох еще и потому, что привыкаешь: Лимонов – это прежде всего литературный герой своих и чужих книг, а значит, он не может умереть, пока кто-то из нас бежит глазами по строке.

При всей политизации своего образа Эдуард был для меня прежде всего лирическим поэтом. И жизнь для него прежде всего была лирическим стихотворением, которое он писал, находясь на острие собственного карандаша. Отмеряя ритм этого авторского стиха своей походкой.

В этом смысле он был на редкость свободным и счастливым человеком, у которого была страсть, голод к впечатлениям, враги, соратники, стихи, книги, приключения и захватывающее чувство, что это не кончится, пока ты жив. Да и потом это не кончится тоже, оставшись в нашей коллективной памяти.

Лимонов любил яркое солнце, долгие переходы, настоящие стихи, физические упражнения, походные условия, боевое братство и ту непосредственную близость смерти, черную искру, которая придает звонкий пьянящий вкус каждому глотку воздуха.

Кумир радикальных мальчиков и диких девочек. Поэт и экстремист. Человек с личной непереносимостью к обывательской пошлости. Лимонов не терпел буржуазности не столько в марксистском, сколько во флоберовском смысле этого слова, понятого как липкая пошлость обыденной жизни, которой склеена стабильность.

Его любили красавицы, потому что он знал и что такое поэтическая невесомость бытия, и что такое кайф непримиримого противостояния.

С ним было интересно спорить, и в спорах быстро выяснялось, что эстетическая сторона, жест, героическое упрямство для него важнее, чем, собственно, сторона концептуальная и философская. Тот, кто упрямо отрицает «очевидное», вызывает больше интереса и доверия, чем кто-либо другой.

Он так и не стал стариком. Мы верили, что это так и будет. И он нас не подвел.

До последнего, присоединяясь к демонстрации «желтых жилетов» в Париже или мороча голову модному Дудю в интервью, он оставался тем, кого мы знали.

Нас покидают священные монстры ХХ века. Те, кто стремился оказаться по ту сторону добра и зла и делал из этого стиль жизни. Те, кто работали как магнит для всех по-настоящему несогласных.

Лимонова захватывала эта идея – собрать вместе всех неуместных, проклятых, крайне правых и крайне левых, не уместившихся в рынок, не представляющих себе, чем они будут заняты через год, не разделяющих общих планов и весело презирающих мейнстрим. В любом обществе таких немало, но в России 1990-х газета «Лимонка» стала их общим магнитом и паролем. Собрать их вместе и действовать сообща под предельно крамольным и двусмысленным флагом.

К Лимонову пришла та часть поколения, которая не оценила подарков демократии. Подвал на Фрунзенской стал нашим домом, штабом и клубом – добровольным подпольем в эпоху большого дележа и реставрации капитализма.

Я пришел туда длинноволосым анархистом – и Лимонов взял ножницы и срезал все эти волосы, а потом выбрил мне череп машинкой. Дальше мы вместе делали самую опасную газету эпохи, проводили массовые акции, пытались куда-то избираться, лезть, кому-то мешать, орать как можно громче в мегафон о том, что происходит.

Его шестидесятилетие мы праздновали, когда он сидел в тюрьме, окончательного суда еще не было и ему грозило двадцать лет за партизанскую попытку что-то там перевернуть. Мы с Кормильцевым тогда издавали его тюремные книги и ранние стихи. С самым известным в стране политическим заключенным мало кто, кроме нас, хотел связываться. У нас был великий заключенный, голос которого стоило максимально транслировать в мир.

Неподцензурный поэт начала 1970-х, работавший со словом, как с податливым пластилином. Эмигрант, быстро поссорившийся там, в «свободном мире», со всей эмигрантской тусовкой и примкнувший к нью-йоркским маргиналам – ультралевым. Писатель с «недопустимо порнографическими» сценами, о которых все хотят знать, насколько они выдуманы. Персонаж парижской богемы и военный корреспондент, не скрывающий своей ангажированности. Создатель самой радикальной из массовых и самой массовой из радикальных партий в постсоветской России, запрещенной и переименованной впоследствии. Редактор газеты имени себя и самый известный политический заключенный в России нулевых годов. Автор протестной «стратегии 31».

Этого хватит не только на фильм, но на целый сериал об удивительно насыщенной жизни. В этом сериале будет много смешного, трогательного и пафосного. Но это не сейчас, а как-нибудь потом.

А сейчас хочется просто сказать: прощайте, Эдуард Вениаминович. Мы хорошо вас запомнили. Без вас мы были бы совсем другими. Это была не школа, и все же мы кое-чему научились у вас. И мы передадим это дальше.

В жизни есть не только пошлость, но и стиль. Не только буржуа, но и герои. Лирическая поэзия и экстремистское упрямство никогда и никуда не исчезнут. Ваша жизнь была отличным доказательством этого для тысяч радикальных мальчиков и диких девочек.

Мы обязаны вам своей дикой и дерзкой молодостью в 1990-х, которую без вас нельзя представить.

Вам повезло и удалось прожить жизнь на острие своего карандаша, тревожно царапающего и оставляющего вечный след.

Помните, как вы сказали в том разговоре о Симоне Маге: «Но это то, чего ничем не заменишь и ни на что не обменяешь. Это то, чего они не знают и никогда не узнают».