Светлана Лукаш: «Мы все выиграли больше, чем уступили»

Шерпа президента России в G20 – об итогах саммита и о сложных переговорах на грани провала
Шерпа президента России в G20 Светлана Лукаш/ Андрей Гордеев / Ведомости

Саммит G20 на Бали, где западные медиа прочили России бойкот и изоляцию, стал уникальным форматом. Вопреки глубочайшему кризису в отношениях Москвы и Запада страны согласовали совместное заявление по ключевым мировым проблемам, включая конфликт на Украине и санкции. Шерпа президента России в G20, заместитель начальника экспертного управления президента России Светлана Лукаш рассказала «Ведомостям» о том, как тяжело шло согласование общего коммюнике, кто поддерживал российскую делегацию в самые напряженные моменты и какой эффект балийская декларация оказала на международные отношения.

«Россия не в изоляции»

– Следующий саммит G20 пройдет осенью 2023 г. в Индии. Как скоро начнется подготовка к нему?

– Уже через неделю у нас начнется первая встреча в Индии, где будем думать, как воплощать в жизнь решения балийского саммита и формировать новую повестку.

– Пресс-секретарь президента Дмитрий Песков высоко оценил ваши усилия, чтобы коммюнике по итогам саммита G20 на Бали появилось на свет. Действительно ли существовала вероятность, что первый раз в истории саммит на уровне глав государств мог закончиться без принятия итогового коммюнике?

– На самом деле такая вероятность была крайне высокой. Можно даже сказать: никто не надеялся, что будет согласована итоговая декларация. Посмотрите на весь 2022 год: собирались профильные министры стран «двадцатки» и получалось так, что решения, которые прорабатывались в сфере финансов, цифровой трансформации, в сфере занятости, здравоохранения, не получали статус заявлений министров. Вместо этого появлялось декларативное заявление председателя мероприятия. Все это происходило исключительно из-за того, что навязывался определенный подход по трактовке конфликта на Украине, из-за чего невозможно было договориться по другим вопросам, возникал ступор в работе.

Если бы это произошло еще и на уровне лидеров государств, то это уже означало бы полный коллапс крупнейшего форума ведущих экономик мира. Ведь если нет согласованных решений – это сигнал о том, что страны и их лидеры не могут больше вместе работать, не могут вместе дальше решать ключевые задачи: вопросы изменения климата, развития, борьбы с неравенством, финансового сотрудничества, борьбы с пандемиями. Поэтому то, что удалось в итоге выйти на согласованное решение по украинскому сюжету, позволило фактически разблокировать работу форума. Посмотрите на итоговую декларацию: там четко написано, что мы, лидеры ведущих экономик мира, договариваемся о том, чтобы поддерживать открытые рынки и содействовать торговле, вместе работать в сфере цифровой трансформации, договариваемся о решениях по противодействию пандемиям. Это колоссальный успех, а «большая двадцатка» доказала свою работоспособность.

– А если бы коммюнике не было принято, какие были бы последствия?

– Это подорвало бы усилия всех следующих председателей. Заметьте: в следующие три года в G20 председательствуют наши партнеры по БРИКС – Индия, потом Бразилия и ЮАР. Это подорвало бы доверие к тому, что «большая двадцатка» вообще работоспособна. Это показало бы и то, что пытаются доказать западные государства весь год, – что Россия якобы находится в изоляции, – а это не так. И нас поддерживает значительное число стран. Но главное то, что на свет появилась совместная декларация всех стран – и развитых, и развивающихся, и условно пророссийских, и тех, кто развязал антироссийскую кампанию. Все страны все равно готовы сотрудничать для решения глобальных проблем – вот ключевой результат саммита.

«Голос «семерки» больше не доминирует в G20»

– Как именно шли сами переговоры по итоговому тексту? Кто, может быть, настаивал на жестких формулировках, а кто хлопал дверью?

– Основные вопросы, по которым необходимо было договориться, – то, как оценивать ситуацию на Украине, и договоренности по зерновой сделке. Это было два ключевых элемента, и в итоге две ключевые победы России и развивающихся экономик.

– Почему вы так это расцениваете?

– Во-первых, те формулировки, которые были найдены, полностью соответствуют нашим интересам. Более того, они не позволяют доминировать голосу Запада. Весь год Запад пытается доказать, что во всех текущих кризисных явлениях на продовольственных или энергетических рынках виновата Россия и ее специальная военная операция. Текст декларации же доказывает ровно противоположное.

Как там отражена ситуация на Украине? Мы нашли единственную правильную формулу, прибегнув к фактологии. До этого в более соответствующих форматах, прежде всего в Совете Безопасности и на Генеральной ассамблее ООН, страны уже высказывали свои позиции по данной ситуации. Это и отражено сейчас в тексте декларации: позиции уже высказаны, с этим не поспоришь. Каким образом происходит голосование в ООН и насколько страны действительно привержены той или иной позиции – на самом деле не понятно. Но эта отсылка к конкретному факту позволила избежать конкретных оценок конфликта на Украине со стороны самой «двадцатки».

Второй важный момент – зафиксировано, что нет доминирования западной концепции, обвиняющей во всех негативных процессах Россию. Вместо этого признается, что существуют различные взгляды как на ситуацию на Украине, так и на ее последствия для мировой экономики. И здесь впервые появляется упоминание санкций как ключевого элемента, который влияет сейчас на состояние мировой экономики. До этого ни в одном документе, даже в декларациях БРИКС, не упоминалась роль санкций и их влияние на ситуацию в экономике. Сейчас в балийской декларации признается, что есть разные мнения как в отношении конфликта на Украине, так и в отношении роли санкций.

Есть в декларации саммита G20 и осуждение, но не России. Осуждается война как таковая. Которая, безусловно, оказывает влияние на ситуацию в мировой экономике, усугубляя те тренды, которые существовали до этого и были вызваны, прежде всего, пандемией или, например, безответственной политикой по развитию энергетики в развитых странах. То есть мы не можем не замечать эту ситуацию, но не даем никаких оценок в отношении России. Просто признается факт, что эта ситуация влияет на развитие мировой экономики.

И дальше говорится о том, что «Группа двадцати»– совершенно не тот формат, который должен решать вопросы безопасности. Для этого существует Совбез ООН. Да, G20 не может не замечать влияния на мировую экономику определенных геополитических трений и конфликтов, но она не хочет и не будет этим заниматься. Ведь она создавалась как формат для решения проблем в мировой экономике, финансах, для ответа на глобальные социальные вызовы. А не для геополитики и вопросов безопасности, т. е. того, что блокировало нормальную работу в течение всего года.

– И все-таки были ли какие-то демонстративные действия западных стран, которые нарочито хотели показать, что игнорируют российскую делегацию?

– Никаких демаршей не было. Мне кажется, все страны были заинтересованы в том, чтобы добиться результата, по крайней мере, при подготовке саммита и согласовании декларации. Но я пережила нечто похожее в июле, когда была встреча шерп и представители ряда стран отказывались разговаривать и замечать нас, следуя своим инструкциям. При том что многие из этих людей знают меня годами. Это очень смешно выглядело.

Надо отдать должное Индонезии как председателю G20. Ее представители создали настолько комфортную обстановку путем колоссальных дипломатических усилий. Может быть, сыграли свою роль их культура и философия, но они заставили все западные страны вести диалог и разговаривать. И это очень способствовало тому, что нам удалось прийти к результату. Безусловно, очень ценна и поддержка дружественных стран, прежде всего наших стратегических партнеров Китая, Индии, которые содействовали поддержке российской позиции и отстаиванию наших общих интересов.

– А страны G7 более консолидированы в этом плане?

– «Группа семи», безусловно, более консолидирована. Они заранее собираются и принимают какие-то совместные решения вроде того, как попытаться кого-то не замечать. Но у них это не удается, и декларация еще раз, кстати, показывает, что больше их голос не доминирует в G20.

«Мы были на грани провала, с каждым новым вариантом текста»

– А какие проблемы были с упоминанием второй части зерновой сделки?

– Я бы сказала, это было самой сложной задачей. Очень долго многие страны отказывались признавать тот факт, что это пакетная сделка и там есть взаимосвязанные соглашения. Там лишь одна часть касается вывоза зерна с Украины, а другая касается содействия российскому экспорту зерна, удобрений и продовольствия. И ряд стран, сначала признавая в кулуарах, что существует эта часть сделки, сидя за общим столом, отказывались это делать.

– То есть были страны, которые противодействовали именно этому пункту? Как удалось договориться?

– Сначала надо было доказать, что нельзя говорить только о Черноморской зерновой инициативе, а есть еще и обязательная к исполнению российская часть соглашений. Только в последний момент удалось наконец это доказать, в том числе при поддержке ООН и Турции, которые начали также объяснять со своей стороны, что это важно. И то, что в декларации впервые в публичном документе отражена четкая зависимость двух соглашений друг от друга, т. е. «пакетность» сделки, правильные названия этих соглашений, – это, конечно, ключевая история. И более того, несмотря на то что шло давление со стороны Запада о необходимости продления или расширения сделки, в декларации четко зафиксировано, что решать все будут только сами ее стороны.

– Вы отмечали, что в коммюнике впервые появился термин санкций. Можем ли мы ожидать реальное переосмысление того, что санкции оказывают негативный эффект на всех? Можем ли ожидать, что снизится санкционное давление на Россию, да и на другие страны?

– Конечно, не нужно быть наивными и ожидать, что из-за решения G20 сейчас снимут какие-то санкционные ограничения. Роль многосторонней дипломатии в том, чтобы показать реальную картину. Значение балийской декларации в том, что впервые, по крайней мере ведущие экономики, в том числе недружественные нам страны, признали сам факт влияния санкций на мировую экономику. Этого раньше не было, и во всем винили специальную военную операцию России. То есть, во-первых, был признан этот факт, а во-вторых, было отражено, что многие страны придерживаются этого мнения, что санкции в отношении России усугубляют кризис на продовольственных рынках, в энергетике, тормозят дальнейшее развитие мировой экономики.

– Вы упомянули, как минимум, три очень спорных пункта, по которым удалось добиться сдвигов. А может быть, вы сможете вспомнить какую-то максимально драматичную ситуацию, когда в ходе этих переговоров все находилось в шаге от провала и кто-то, может быть, проявил политическую волю?

– Это касается ситуации о согласовании описания украинского сюжета. Ключевую роль в этом сыграло, прежде всего, решение России о необходимости договориться. И помощь, наверное, Индии, которая организовала взаимодействие с «Группой семи», после того как те в очередной раз отказались обсуждать формулировки.

Но на самом деле вся ситуация на саммите была критичная, понимаете? Мы были на грани провала каждую новую итерацию, с каждым новым вариантом текста. Мы с индонезийскими партнерами уже обсуждали варианты: а что делать, если не удастся выйти на совместную декларацию? Как фиксировать тогда результаты саммита, какой тогда план Б? Потому что решения по другим сферам действительно важны и у них должен быть сильный статус. Все было на грани срыва.

– Индонезийцы, наверное, очень не хотели, чтобы так получилось?

– Мне все-таки кажется, что всем странам нужно было договориться. Как признавались потом многие коллеги, в том числе западные, мы все выиграли от этой декларации больше, чем, может быть, уступили в чем-то.

– А вы не ощущали, что личное отношение и политическая позиция западных делегаций отличались? Может быть, они понимали всю сложность вашего положения как человека, который должен был отстаивать российскую позицию вопреки той же «Группе семи»?

– Я думаю, да. И то, что диалог все время продолжался, так или иначе позволяет сблизить позиции. Ведь чтобы договориться, нужно не пытаться пробить стену напролом. И даже не всегда помогает разбор стены по кирпичикам. Главное – нужно убедить тех, кто построил эту стену, начать ее разбирать. То есть это возможно, только если ты начинаешь думать в интересах фактически другой стороны. Что бы ты сделал, если бы был на его месте? Вот в какой-то момент на Бали, мне кажется, всем удалось начать договариваться именно с таких позиций. Без этого не было бы возможности достичь консенсуса по таким острым темам.

«Мы точно не вернемся к холодной войне»

– А были ли на саммите предложены какие-то интересные рецепты по преодолению кризисных явлений?

– Рецепт очевиден: необходимо сотрудничество. И кстати, в балийской декларации зафиксирован призыв к необходимости диалога производителей и потребителей энергоресурсов. Это предложение было выдвинуто Россией еще в 2021 г., о необходимости такого диалога всегда говорил президент Владимир Путин. Кроме того, сейчас зафиксировали, что необходимо более ответственно относиться к развитию зеленой энергетики, соблюдая определенный баланс для поддержания энергобезопасности.

– По климатической повестке были ли какие-то новые тенденции на этом саммите?

– Основой для обсуждения, конечно, были договоренности климатической конференции в Глазго 2021 г., в которой, в частности, были зафиксированы обязательства развитых стран по финансированию климатических усилий развивающихся государств. В текущем году, продолжая настаивать на амбициозных целях по снижению выбросов, развитые страны стали уходить от своих обязательств, заявляя, что речь идет вовсе не только о финансировании развивающихся государств. Вот это было очень интересно. Прослеживался четкий отход от решений Глазго. Мне кажется, что некоторое лицемерие развитых государств, безусловно, обижало многих партнеров из развивающихся стран и, конечно, показывало, что не так честны были изначальные намерения Запада.

Родилась 20 марта 1977 г. В 1999 г. окончила Российский государственный гуманитарный университет.
1999
Работала в Федеральной энергетической комиссии.
2001
Работала в частных консалтинговых компаниях в качестве специалиста по проблемам реформирования естественных монополий.
2003
Руководитель проектов аналитического центра журнала «Эксперт».
2005
Сотрудник экспертного совета по подготовке и проведению председательства России в G8.
2007
Перешла на работу в экспертное управление администрации президента России.
2008
Также исполняла обязанности руководителя офиса российского шерпы в G8 и G20.
2013
Стала представителем президента (российским шерпой) в G20.
– Индонезийцы весь год отбивались от давления Запада и его призыва не приглашать на саммит российского президента. Не было ли у них, может быть, легкого разочарования, что в итоге Владимир Путин не приехал, а делегацию возглавил Сергей Лавров?

– Вы знаете, Индонезия была, во-первых, абсолютно готова к такому сценарию. Накануне саммита произошел разговор Владимира Владимировича Путина с президентом Индонезии Джоко Видодо. Насколько я понимаю, то, как они проговорили этот вопрос, полностью удовлетворило индонезийскую сторону. Очевидно, что были даны разъяснения, оказана поддержка и Индонезия была рада участию России на том уровне, на котором мы были представлены.

Более того, Сергей Викторович Лавров, безусловно, очень ярко проявил себя на саммите как в выступлениях, так и на полях, где у него произошло много двусторонних встреч. И мне кажется, что Индонезия добилась главного: благодаря России и Сергею Викторовичу Лаврову был достигнут результат, к которому они стремились, т. е. совместная декларация.

– Как думаете, повышенное внимание мировых рынков к встрече Джо Байдена и Си Цзиньпина не свидетельствует, что после преодоления, как мы все надеемся, нынешнего кризиса может возникнуть отнюдь не многополярный мир, а мы снова вернемся к холодной войне двух сверхдержав? Потому что все ждали встречи глав этих государств чуть ли не как лидеров двух мировых блоков.

– Мы точно не вернемся к холодной войне, и результаты саммита это подтверждают. Если бы, кстати, у нас не было совместной декларации, то это был бы очень сильный негативный сигнал для рынков. Это означало бы, что страны разобщены, никто не готов работать вместе, не будет никакого сотрудничества, не будет договоренностей. И это был бы самый, наверное, большой удар по состоянию экономики, который можно себе было бы вообразить.

А то, что всегда большое внимание приковано к встрече политических гигантов, – это логично. Если бы Владимир Владимирович Путин был на саммите, то я думаю, что все внимание было бы на нашей стороне.

– Можно ли сказать, что вы как представитель России верите до сих пор в стратегию win-win, когда все выигрывают? Речь идет только про мировую экономику, или, с вашей точки зрения, и в мировой политике такое возможно?

– Я лично считаю, что всегда нужно верить в возможность именно такой стратегии, когда побеждают все стороны. И если продолжать диалог, если продолжать взаимодействие, то всегда можно найти возможность изменить ситуацию к лучшему. Я в этом убеждена совершенно точно.

«Что произошло на Бали, должно оставаться на Бали»

– Вы уже около 15 лет представляете Россию в G20. В чем важность этой работы? И что для вас главный критерий успеха после каждого саммита? Вы себе ставите какие-то цели каждый год?

– Саммит – это уже кульминация работы, которая продолжается в течение всего года. Сначала обсуждаются идеи, подходы, потом решения прорабатываются на уровне экспертов, министерств, чтобы потом вынести все решения на уровень глав государств. Я наблюдаю эволюцию «двадцатки» с момента ее зарождения на уровне лидеров, т. е. с 2008 г., с первого саммита, сначала в роли сушерпы, а с конца 2013 г. уже в роли шерпы – представителя президента.

Я считаю, что G20 даже в 2022 г. является наиболее эффективной динамичной площадкой, которая позволяет принять по-настоящему действенные решения по таким глобальным вызовам, как, например, борьба с неравенством, устойчивое развитие, сохранение климата, регулирование и настройка финансовой системы, новые подходы к международному налогообложению с учетом цифровизации. Если страны не будут взаимодействовать и общаться по этим вопросам, то мы не сможем выйти на устойчивый рост в интересах всех и каждого, не сможем победить бедность, не сможем сохранить окружающую среду.

Пусть это, может быть, звучит достаточно наивно, но это то, ради чего, собственно, страны и собираются в формате G20 и пытаются договориться. Когда, несмотря на различные противоречия и интересы, ты способствуешь достижению общего результата – это очень важно. А затем успех на этой площадке транслируется и на другие переговорные форматы. Это, кстати, доказало принятие совместной декларации на саммите АТЭС, на которую удалось выйти тоже благодаря использованию языка «двадцатки» по ключевой проблеме.

– Получается, удалось фактически родить новый подход в этом отношении?

– Я считаю, что любое сотрудничество, любое взаимодействие и достигнутый вместе успех порождают волну дальнейших более позитивных преобразований. Поэтому не исключаю, что поддержка России со стороны других стран вследствие этой работы на G20 будет только усилена и это может оказать позитивное влияние как на двусторонние отношения, так и на мировое сообщество в целом.

– Но со стороны эти решения зачастую видятся абстракциями. Были ли примеры, когда благодаря нашей работе в G20 предпринимались какие-то практические шаги, в том числе выгодные для России?

– На саммите действительно присутствует внутренняя кухня, которую не всегда видно из-за этого птичьего языка декларации, которую, конечно, сложно читать нормальному человеку. Но это поэтому и называется внутренней кухней, что она остается внутри. Я все-таки уважаю партнеров и не буду все это раскрывать. То, что произошло на Бали, должно оставаться на Бали.

– А все-таки интересно, что же там такое произошло...

– Я считаю, что мы победили. Вот это произошло на Бали. Российская позиция нашла отражение, и более нет доминирования западной точки зрения.