Куда ведет милитаристский инфантилизм

Вежливые люди пошли на таран, отбросив политес. Произошел военный каминг-аут. Гибридная война то ли становится все более гибридной в разнообразии методов, то ли – все более классической, в жанре настоящих боестолкновений. Политически Россия превращается не просто в токсичный объект, а в гипертоксичный. Предчувствие войны преобладает в несколько пугливых настроениях, хотя картинка тарана в море, безболезненного и триумфального, как военный парад на Красной площади, как футбол («Дави его!»), по-прежнему делает любую военную операцию не страшной, игрушечной: мы же все равно победим, без жертв и крови (нашей) – как в мультфильме от Путина.

Этот милитаристский инфантилизм, потеря страха войны, понимания того, что она страшна, – самый ужасный результат ежедневной в течение нескольких лет интоксикации сознания большой нации. Армия в большом авторитете: кому-то надо доверять, и вот уже вооруженные силы как институт обходят в рейтинге доверия другой институт – президента. Вопрос: означает ли это готовность к настоящей войне? Еще более конкретный вопрос: готовы ли родители-россияне отдать своих 18-летних мальчиков по мобилизационному призыву, чтобы воевать с такими же парнями-украинцами? И есть ли понимание – ради чего все это? Неужели ради успешного скрепообразования, за Крымнаш, за личную игру в амбиции нескольких человек в российском истеблишменте?

С 2012 г. в стране строилась коллективная идентичность на негативной основе – разбуженного ресентимента, который дремал, но совершенно не думал просыпаться. И вполне успешно. Однако этот ресентимент – бумажный и словесный. «Шахтеров» и «трактористов» общественное мнение поддерживало вербально. В Сирии официальная армия и частные формирования воевали – в представлении россиян – на свой страх и профессиональный риск. Прокси-война с США шла и идет так далеко, что она не мешала летом 2018 г. основной массе российских граждан резко улучшить свое отношение к Штатам и Западу в целом. А тут вдруг угроза реальной войны. А по ту сторону границы, в стране, которую имперское сознание по-настоящему не считало суверенной, происходит мобилизация и устанавливается режим военного положения. Способна ли эта реальность изменить массовое сознание, разбудить гражданское общество, в котором много чего есть, но нет одного – антивоенного движения? Нет, потому что война по сию пору не оценивалась как настоящая.

Милитаристская идентичность – последний патрон российского политического режима, но патрон холостой. Чтобы не сказать – бутафорский. Эксплуатация сакрального – приватизация группой лиц памяти о Великой Отечественной – все еще рабочий инструмент, но милитаризм как таковой теряет свою мобилизационную силу и консолидирующую энергию. Если 20 января 2019 г. по Новгороду проведут «пленных немцев» в нелепой театральной попытке повторить операцию НКВД «Большой вальс», а 29 января в Санкт-Петербурге проведут военный парад по случаю годовщины снятия ленинградской блокады, это не повысит рейтинг одобрения деятельности Владимира Путина с 66 до 80% – об этом можно забыть. Поэтому бутафории предпочли акт прямого действия в Керченском проливе, но и его мобилизационный эффект совершенно не очевиден.

Можно сколько угодно циничным образом бросать в топку затухающих рейтингов пепел блокадников, гонять «пленных немцев» по Новгороду, но, когда социологи спрашивают представителей поколения 18–24 лет, какая страна является для них образцом для подражания, они называют Германию, а на третьем месте после Китая идут США. Не потому, что молодые люди непатриотичны, а потому, что речь идет не о питании начальства трупным ядом сталинистского прошлого, а о современности, о развитии, о том, каким видится образ будущего.

«Можем повторить»? Не можем. И незачем. Взросление инфантилизированного властью общества будет измеряться долей населения, которая будет убеждена в том, что повторить мы не можем, а главное – не должны.

Автор — руководитель программы Московского центра Карнеги