Выборы теории заговора

Мы часто говорим о популярности конспирологии в России. И тому есть много подтверждений. У нас целые телеканалы, контролируемые близкими к Кремлю людьми и бесплатно распространяемые, могут специализироваться на теориях заговора (инопланетяне, экстрасенсы и тайны истории – тоже плоды заговора, ведь официальные версии скрывают правду). А просто государственные телеканалы могут придумывать за могущественных недоброжелателей России изощренные сценарии того, как они хотят нас поработить.

У нас президент может из года в год повторять тезисы об организации цветных революций западными демократиями. А мужики в провинциальном городе за пивом легко обсудят «настоящие» цели войны в Ираке.

Конспирология так популярна, что легко себе представить заговор по распространению конспирологии. Есть социологические исследования о том, что чем сильнее человек верит в теории заговора, тем он менее политически активен. Есть социологические данные о том, что сообщество, имеющее печальный опыт обмана со стороны государства, более конспирологично (это, если что, про афроамериканцев).

Это западные исследования на западном материале. Конспирология популярна не только у нас (многие сенсационные «разоблачения» отечественные конспирологи заимствуют у западных).

Отрицание прививок, 9/11 подстроили спецслужбы, мировое правительство и т. д. и т. п. «Кто убил Кеннеди?» – вообще главный американский вопрос. И там тоже конспирология бывает государственной. Маккартизм был политикой, основанной на теории заговора – коммунистического.

Психологи отмечают, что в теориях заговора могут формироваться пары: у власти – своя (в обществе зреет заговор по свержению), у общества – своя (власти от нас что-то скрывают). И заговоры действительно бывают, просто обычно о них впоследствии можно многое узнать. Теория заговора недоказуема и неопровержима.

Вера в теории заговора – следствие когнитивных искажений, абсолютно естественных для человеческого мозга. Об этом очень доходчиво пишет психолог Роб Бразертон в книге «Недоверчивые умы: чем нас привлекают теории заговора». Скажем, образ могущественного врага появляется для компенсации потребности в контроле. Когда нет уверенности в личном контроле, люди восполняют его за счет веры в божественное вмешательство или надежды на усиление контроля государственного. Но можно и верить в могущественного врага. Нам неуютны случайности и сложность мира. Враг упрощает ситуацию, потому он уютен.

Мы все конспирологи. Просто некоторые могут хорошо контролировать свою конспирологию, а некоторые плохо.

Бывает, что власть сознательно использует теории заговора для своих политических целей (см. статью «Тревожное лето 1927-го» – «Ведомости» от 14.07.2017). Происходит ли так сейчас? Тут даже не понятно, что хуже: когда власть сознательно использует теорию заговора, чтобы напугать и подчинить народ, или когда власть сама верит в теорию заговора. Хотя выражение «власть верит» предполагает сильную степень персонификации.

Если власть не персонифицирована, а институциализирована, если она регулярно сменяется – издержки от властной конспирологии для общества будут ниже. По крайней мере, будет конкуренция разных теорий заговора и вы сможете выбрать ту, которая вам больше по душе на ближайшие четыре года.