Чем опасен Китай

Вероятно, первым, кто в Европе заговорил о «желтой опасности», был Наполеон. Ему приписываются фразы: «В тот день, когда Китай проснется, мир задрожит» и «Не будите спящего гиганта». Однако термин «желтая опасность» появился только на пороге XIX в. на страницах немецкой и французской прессы. В России он вошел в употребление после поражения в войне с Японией 1904–1905 гг. и относился главным образом к японцам. Прошло столетие, прежде чем опасность, реальная или мнимая, сфокусировалась на Китае.

Чем становится опасен Китай? Это зависит от того, с какой точки зрения на него смотреть. Поражает рост экономики в этой стране и сопутствующее ему приумножение научных исследований и технологических наработок. Что подтверждает высказанное еще в XVIII в. мнение одного русского путешественника о том, что китайцы «ко всякому делу догадательны». Эта их способность должна вызывать только здоровую зависть.

Многих впечатляют военные парады в Пекине: что мужчины, что женщины маршируют – «волос в волос, голос в голос». А в небе и на море китайцы упорно добиваются равенства (пока еще только равенства) с Соединенными Штатами и Россией. Но по-настоящему важна не военная сила сама по себе, а то, как она может быть использована. Этот аспект будущего остается неопределенным, но, если Китай и в этом вопросе будет верен традициям, как верен он им во многих других, он будет следовать правилу: от «варваров», т. е. некитайцев, обороняться, но первыми на них не нападать.

Подлинно «желтая опасность» в другом – в том, что образ мыслей и чувствований китайцев, «желтых позитивистов», как назвал их в свое время Дмитрий Мережковский, может распространиться и уже распространяется на другие страны.

Покойный Сэмюэль Хантингтон был прав: политические противостояния в мире, хотя бы отчасти обусловленные более или менее случайными причинами, должны уступить место противостояниям цивилизационным. Начала, от которых развиваются цивилизации, создают религии; и, что важно подчеркнуть, религии будут меряться сущностными смыслами, а не силою своих прикладных функций.

В Китае господствующие позиции испокон веку занимало конфуцианство, учение Кун-Фу-цзы (так он именуется по-китайски), старшего современника Платона и Аристотеля. В XX в. «вихри враждебные», казалось бы, разметали всё, что от него оставалось. Но на пороге текущего века конфуцианство заново овладевает умами: сначала становится «теневой идеологией», а с течением времени все больше выходит на солнышко.

На первый взгляд в учении «совершенномудрого» есть немало привлекательных черт: проповедь порядочности в различных ее проявлениях, честности, учтивости («Китай – страна вежливости», писал в начале XX в. академик-китаист Василий Алексеев), взаимодоброжелательности, искренности, почитания родителей и всех старших, по возрасту или по положению. Но в сердцевине – привязка к земле. Да, есть в нем культ Неба, но это небо расплывчатое, к тому же не простирающееся выше облаков; и облака на китайских рисунках часто изображают с загнутыми книзу краями (наподобие крыш в традиционных постройках), будто тяготеющими к земле.

Порядок – ключевое понятие в конфуцианстве. Оно есть атрибут Золотой сферы (как ее удачно назвал поэт Готфрид Бенн), которую «совершенномудрый» учитель Кун выгородил в мире. За пределами Сферы царит хаос, который должен вызывать страх и отвращение. Слишком много хаоса в космической жизни; недаром у Конфуция нет интереса к космогонии. И вот принципиальное отличие от христианства: души умерших отходят в хаос и оттуда способны вредить живым. Поэтому бросающаяся в глаза забота китайцев о покойниках объясняется желанием умилостивить их, чтобы они не завидовали живым и не мешали им жить.

Можно понять, отчего конфуцианство в Китае уживается с формально еще не отброшенной коммунистической идеей. Обе концепции нацеливают на создание совершенного общества, которое не даст народу останавливаться на малом, но направит его «ко все большему счастью». Впереди – «в коммуне остановка» для коммунистов, «покой» для конфуцианцев.

Ответ сожалеющим о том, что Россия не пошла по китайскому пути: с православием коммунистическая идея несовместима, а с конфуцианством – более или менее совместима.

Конфуцианство образует стержень китайской цивилизации, ее логос. Конфуций адресовал его, помимо Поднебесной, еще и «четырем морям», т. е. остальному миру, и современный Китай поступает точно так же: учение «совершенномудрого» предлагается как лекарство от болезни, поразившей западную цивилизацию и в той или иной степени заражающей также и остальные цивилизации. Мы видим, что усилиями китайских властей институты конфуцианства возникают сейчас во многих странах, особенно в США и Западной Европе. В США даже возникли самостоятельные направления конфуцианства: бостонское и колумбийское (с центрами, соответственно, в Гарвардском и Колумбийском университетах).

А если Китай «сядет в головах» у мира, к чему сейчас идет дело, это естественным образом вызовет (да уже сейчас вызывает) интерес к тому, на каких духовных дрожжах он сумел подняться. Материальная сила открывает дорогу для мягкой силы.