Почему у «Северного потока — 2» такая сложная судьба

На стройке «Северного потока — 2» снова затишье — немецкие экологи обратились в суд, потому и объявлен перерыв. Теперь ожидается, что работы возобновятся в конце мая. Но рубежным дедлайном, похоже, в любом случае будет осень. Тогда в Германии пройдут выборы, и Ангела Меркель уйдет на заслуженный отдых. Ее преемником на посту канцлера с большой вероятностью станет представитель зеленых. И тогда конфигурация немецкой политики может полностью измениться — как в отношении углеводородной энергетики в целом, так и поставок из России в частности.

В связи с этим уместен вопрос: почему в принципе у «Северного потока — 2» такая сложная судьба? Стереотипный ответ известен: санкции, давление США. В предельном варианте такой логики тезис звучит так: «Северный поток» — это цена, которую России приходится платить за Крым. И в этом смысле ситуация с газопроводом наглядно показывает, что геополитика имеет свою цену, которую можно при желании подсчитать до последнего доллара недополученной прибыли.

Но есть и дополнительные нюансы.

Начать стоит, пожалуй, с борьбы за выбор стратегического решения о формате газовых поставок на Балтике, т. е. между трубопроводным или сжиженным газом (СПГ). В конце 2000-х не только велась подготовительная лоббистская работа по газопроводу «Северный поток — 1», но и существовал альтернативный, тоже российский, проект «Выборг-СПГ» по строительству крупнотоннажного (важно, что «крупно-») завода по сжижению газа и терминала по его отгрузке в Германию и в другие страны.

Стоит напомнить, что в тот период, в конце нулевых, только-только был запущен первый российский проект СПГ на Сахалине (начал коммерческую отгрузку газа в 2009 г.). Второй (и последний из действующих на сегодня) крупномасштабный российский проект СПГ на Ямале начал коммерческую отгрузку только в 2017 г. Т. е. сжиженный газ для России в тот период был в определенной степени terra incognita — в отличие от традиционных поставок по трубе.

Помимо этого в нулевые годы была выдвинута концепция России как «энергетической сверхдержавы». Эта концепция в значительной степени была сфокусирована именно на прокладке новых трубопроводов как на запад, так и на восток. А еще 2000-е были у нас временем риторики неверия в «сланцевую революцию» в США, а также в то, что США смогут стать потенциальным глобальным экспортером СПГ со сланцевых месторождений. Тогда еще также не воспринимался всерьез и резкий взлет Катара, которому удалось выстроить эффективную модель по экспорту именно сжиженного газа и стать ключевым глобальным поставщиком СПГ.

Напротив, в те годы в России считалось, что ситуация в «газовой геополитике» на долгое время останется консервативной и стабильно предсказуемой — по крайней мере, в Европе, по-прежнему привязанной к трубе. Именно в русле этих подходов (не вникая даже в межкорпоративные и лоббистские противоречия) и можно попытаться объяснить сделанный Россией в конце нулевых выбор в пользу трубопроводных, а не сжиженных поставок газа в Германию.

Понятно, что если сейчас у нас на Балтике был бы крупнотоннажный комплекс по отгрузке СПГ, то никакие санкции не были бы страшны и российско-германское газовое сотрудничество было бы более прибыльным. Сейчас, как известно, в контексте проблем «Северного потока — 2» тема СПГ на Балтике вновь стала актуальной. В последние годы строятся российские комплексы СПГ близ Выборга, в Высоцке, а также в Усть-Луге. Но они носят не крупно-, а среднетоннажный масштаб и предназначены для локальных поставок в Калининград и Финляндию.

Конечно, сейчас, задним числом, легко говорить, что Россия «прозевала» как сланцевую революцию, так и глобальную открытую систему поставок СПГ. И в результате все прежние рынки, ранее закрытые для внешних экспортеров и замкнутые исключительно на трубы, сейчас открываются для поставок СПГ из любой точки мира, и старые монопольные поставщики рушатся в одночасье. Понятно, что традиционная логика считала потребителя надежно привязанным к трубе, особенно в рамках принципа «бери или плати». Но, как показала ситуация с продлением газового транзита через Украину в 2019 г., к этой же трубе так же жестко оказывается привязан и поставщик, у которого, в отсутствие крупнотоннажных систем СПГ, просто нет альтернативы. В итоге принцип «бери или плати» очень легко трансформируется в принцип «качай или плати», и неудивительно, что Россия для продления транзитного контракта как-то тихо и сразу согласилась выплатить Украине штрафы, несмотря на всю грозную геополитическую риторику.

«Северный поток — 2» высветил еще ряд проблем. Когда швейцарская компания Allseas в конце 2019 г. из-за американских санкций резко отказалась продолжать работы по укладке труб, выяснилось, что у России отсутствуют свои суда-трубоукладчики такого класса эффективности и динамического позиционирования. Почему их у нас нет, несмотря на концепцию «энергетической сверхдержавы» и акцент именно на трубопроводы, вопрос риторический.

Наконец, грядущая зеленая трансформация мировой и особенно европейской энергетики делает оправданным прогноз о том, что в течение двух-трех лет ЕС может ввести карбоновый налог на импорт продукции с высоким углеродным следом. А к 2030 г. будет ощутимо сокращать потребление сначала нефти, а затем газа и переходить на возобновляемые источники энергии и «зеленый водород», а все остальное облагать таким налогом, который может поставить под вопрос саму рентабельность поставок.

В итоге «Северный поток — 2» воспринимается сейчас как своего рода «последний дредноут», который заложили в доке, а морская стратегия тем временем ушла далеко вперед. Так и здесь: открытый рынок СПГ и зеленая трансформация могут снизить критическую зависимость Европы от газопроводов.

Главная опасность для «Северного потока — 2» именно в этом, а не в административно-политических и судебных барьерах, которые — так или иначе — можно преодолеть.