Реформе институтов развития нужна задача

Объявленная 23 ноября премьер-министром Михаилом Мишустиным реформа институтов развития, призванная сократить их количество путем переподчинения, слияния и ликвидации, внешне выглядит вполне рационально. Цветущая сложность и внутривидовая конкуренция хороши во времена полных закромов родины и мира на ее границах, а перед лицом кризиса система должна становиться проще и жестче. Есть 13 национальных проектов и пять целей национального развития, если у вас цели и проекты другие – пожалуйста, занимайтесь ими, но только не за счет государства.

В этом смысле институтам инновационного развития (Фонд содействия, «Сколково», РВК, «Роснано» и т. д.) не повезло. Ни нацпроекта, ни национальной цели, имеющих в своей формулировке слово «инновации», в главном списке страны нет. Была попытка инновационного лобби зацепиться за майский 2018 г. указ президента, в котором требовалось поднять к 2024 г. число организаций, осуществляющих технологические инновации, кратно – примерно с 9%, согласно актуальной статистике, до половины от их общего числа – и попробовать соорудить под выполнение этого требования если не национальный, то хотя бы федеральный проект. Но это требование было затушевано и дальнейшего хода не получило. Может, кстати, и к лучшему. Показатель в 50% инновационно активных предприятий демонстрируют такие экономики, как, например, шведская и финская (Финляндия, к слову, часто попадает в первые строчки страновых инновационных рейтингов), и даже горячие инновационные головы при зрелом размышлении приходили к очевидному выводу, что за пять лет такие цели труднодостижимы.

Выпадение инноваций из нынешних высших приоритетов развития страны связано с предыдущим романтическим циклом экономических воззрений, когда веру в быстрый и ощутимый результат от ставки на инновации с экспертами и лоббистами разделили политики. Но вера не выдержала испытания жизнью. «Ведомости» уже писали о провале Стратегии инновационного развития РФ, победные KPI которой должны были быть достигнуты как раз в этом году. Почему же так получилось?

Во-первых, строительство национальной инновационной системы началось у нас сразу с нескольких концов (используя довольно ущербную метафору инновационного лифта, можно сказать «этажей») и без единого плана. Отдельные идеологи-лоббисты приходили каждый со своим институтом, копирующим в той или иной степени зарубежный образец, но без учета связей этого образца с другими элементами тамошней системы. Между различными институтами возникали «швы», которые уже совсем недавно потребовал устранить первый вице-премьер Андрей Белоусов, предложивший вместо инновационного лифта метафору «бесшовности».

Во-вторых, институты развития ориентировались прежде всего на американскую по своему происхождению модель инновационного развития родом из компьютерного и интернет-бума, главными героями которых были стартапы и венчурные инвестиции. Но ставка исключительно на юные и сырые организации, мечтающие только о единорожьем будущем, имеет чрезвычайно низкий КПД (более 90% стартапов гибнет, еще часть превращается в фирмы-зомби, единорогами становятся доли процента) и работает в ограниченном числе отраслей. Как раз во второй половине нулевых инновационные политики отдельных стран стали фокусироваться на более зрелых и устойчивых фазах жизни инновационных компаний. Институты по большей части проглядели слой зрелого динамичного инновационного бизнеса в нашей стране, нуждавшегося в особых инструментах поддержки: как показывают исследования быстро растущих средних технологических компаний, проводимые Институтом менеджмента инноваций, с институтами развития работали проценты от их числа, исключение представляет только Фонд Бортника, где этот показатель на порядок больше.

Наконец, увлечение стартапами и хайтеком противоречило доминирующим трендам реальной экономической политики, делавшей ставку на крупные компании с государственным участием и традиционные, преимущественно низко- и среднетехнологичные отрасли.

Короче говоря, адепты и идеологи нынешней реформы институтов развития, в том числе инновационного, при желании могут обосновать ее необходимость не только дублированием функций и коррупциогенностью, но и другими серьезными аргументами. Но остается вопрос: а какие задачи будут решать институты после этих административных M&A?

За уходом РВК под РФПИ можно увидеть осмысленную историю – венчур и так все больше фокусируется на зрелых фазах и смещается все ближе к зоне private equity, а не совсем профильный проектный офис НТИ, как написал спецпредставитель президента по вопросам цифрового и технологического развития Дмитрий Песков на своей странице в Facebook, будет выведен из РВК. С уходом в ВЭБ.РФ Фонда содействия, «Роснано» и «Сколково» (напомним, у ВЭБа есть еще и свой институт инновационного развития «ВЭБ-венчурс») ясности пока меньше. По идее, эта концентрация крупнейших и старейших инновационных институтов с разных «этажей» была бы оправданна, если бы она делалась под какую-то прорывную амбициозную задачу, но на национальном уровне инновационная задача не сформулирована. Может быть, пора ее сформулировать?