85% выздоровевших против 15% умерших

Эти пятнадцать процентов – не смертность в буквальном ее значении. Это доля от тех примерно 123 000 человек, кто был заражен и чья болезнь уже окончилась: 85% выздоровели, 15% – умерли.

Динамика, замечу, прискорбная. Нет, конечно, в начале февраля, когда появились первые подобные данные, доля умерших составляла более 40% – но это и понятно, умирают люди быстро, а выздоравливают медленно. К началу марта показатель опустился до неужасных 5,6% – но с тех пор непрерывно растет.

Утешает то, что в статистике болеющих снижается доля инфицированных, находящихся в критическом или тяжелом состоянии, – две недели назад таких было около 8%, теперь только 5%. Есть, таким образом, надежда, что и доля умерших будет постепенно снижаться.

Разумеется, большая доля умерших в закончившихся случаях заболеваний COVID-19 – следствие все того же: выздоравливают люди гораздо медленней, чем расстаются с жизнью, а вспышка в Италии пока еще в самом разгаре, а к Италии быстро приближается Испания, а где-то рядом Штаты...

В то же время удивительно мало заболевших (и умерших) в таких гигантских странах, как Индия (1,3 млрд человек – 520 инфицированных, 10 умерших), Индонезия (270 млн человек – 700 инфицированных, 55 умерших) и особенно Нигерия, где на 210 млн населения меньше 50 инфицированных и всего один умерший.

Ну и наша великая страна с нулем жертв коронавируса – выдающаяся статистическая аномалия. Редко я бываю когда согласен с Сергеем Собяниным, но его заявление, что реальной картины в стране никто не знает, – неожиданно верное. Можно ли надеяться, что это заявление будет иметь последствия в виде, например, широкого, массового тестирования граждан на коронавирус, – не знаю; как-то не верится. Но оно хотя бы прозвучало – среди всего этого статистического благополучия.

Потому что иначе как недотестированием, незнанием реальной картины нигерийскую, индонезийскую и российскую статистику объяснить, по-моему, нельзя. И наоборот: итальянские и испанские ужасы объясняются не только демографическими, поведенческими и культурными особенностями стран, где много стариков, и они много времени проводят в обществе друг друга, и дистанция при разговоре принята очень малая, – но и скрупулезностью статистики, и четким пониманием того, что обострение кардиологических или онкологических проблем вызвано заражением коронавирусом.

(Кстати: в окрестностях Вероны, где коронавирус свирепствует отнюдь не так, как в Бергамо или Лоди, ситуацию объясняют тем, что в прошлом году осенью и в начале зимы как раз в Бергамо и Лоди всех стариков привили от неведомой заразы. А веронцев – не привили, потому-то, считают веронцы, у обитателей Бергамо и Лоди ослаб иммунитет и они так оказались тяжело восприимчивы к уханьской заразе.)

Возникает, несомненно, вопрос: а что, собственно, плохого в плохой статистике? Ну не знаем мы, сколько именно людей заразилось коронавирусом, тяжело заболело или умерло от него, – и что? Тех, кто заразился, уже не защитить, лечения от COVID-19 нет, точнее, только паллиативное – какая разница?

Ответ известен и многократно повторен: можно будет своевременно или чуть позже, чем своевременно, принять карантинные меры (кстати, Индия, несмотря на жалкие цифры коронавирусной статистики, уже запретила населению выходить из дому без нужды) – и не допустить пика заболеваемости, с которым не справится система здравоохранения. То есть в конечном итоге сократить тот самый процент смертей в закончившихся случаях заболевания. А также – дать надежду тяжелобольным получить нормальную помощь.

Есть и еще один момент, я бы сказал этический. Почему статистика такая странная? – вероятно, потому, что, во-первых, мало ресурсов для того, чтобы установить реальное положение вещей, а во-вторых, не очень-то и хочется перед лицом конституционной верховной власти показывать скверные эпидемиологические данные. Рапортовать хочется о свершениях, а не о дефиците аппаратов искусственной вентиляции легких или о резком росте заболеваемости пневмониями.

А гражданам все это и вовсе знать не обязательно.