Татьяна Становая: новая тандемократия для Путина

После президентского послания сложилось стойкое ощущение, что Россия вступила в совершенно новую политическую эпоху. Число 2024 поблекло и перестало казаться неким магическим рубежом, за которым начинается новая жизнь после Владимира Путина. Первое впечатление от происходящего – Путин с нами навечно. Чувство, что все закостенеет (несмотря на движение), приведет к большей консервации режима и снизит возможности для политической ротации элит, доминирует. Путин решился на перемены, чтобы, по сути, защитить режим от перемен.

Однако все эти ощущения и переживания, безусловно, носят во многом эмоциональный характер, и крайне сложно в условиях столь неожиданной, шокирующей «революции», «переворота» (в публичном пространстве можно встретить массу терминов) действительно понять, что происходит. Да, институт президента ослабнет, но не перестанет быть доминирующим. Роль парламента формально вырастет, но в условиях политической консолидации и автократии это не приведет к большей демократичности. Местное самоуправление встроится в единую систему «публичной власти» – Кремль нашел способ не править первую главу Конституции, но встроить местную власть в вертикаль. Снижается независимость судебной власти. Все это уже в деталях было описано за последние дни. Однако не менее важно остановиться на слабых местах будущей конфигурации и посмотреть, где у режима появляются институциональные и политические уязвимости.

Итак, вызов номер один – тандемократия. Какой бы доминирующей ни казалась будущая роль Путина после отставки, какими бы суперполномочиями ни был наделен Госсовет (или какой-то другой, нельзя исключать, институт под Путина), внутри режима устанавливаются два центра влияния. Бывший президент будет иметь политическое превосходство, будущий президент – институциональное. И даже если представить, что оба будут прекрасно ладить между собой, по крайней мере в первое время, появление трений, раздражения, дистанции между их командами неизбежно. Можно сколько угодно повторять, что Путин останется лидером, но в случае его конфликта с президентом исход такого противостояния далеко не очевиден.

У Путина будет три ключевых ресурса, обеспечивающих его политическое превосходство: контроль над партией власти, лояльность элиты (скорее всего, в рамках первого он будет продвигать своих людей на ключевые позиции) и рейтинг. Однако у будущего главы будут все рычаги, чтобы противопоставить путинским решениям свои собственные. Нельзя забывать и тот факт, что будущий президент будет избран – т. е. получит собственную легитимность. Наконец, теперь президент избирается на шесть, а не на четыре года, как это было в ситуации с Дмитрием Медведевым, который уже спустя два года после избрания начал перечить своему предшественнику.

Вызов номер два – рейтинг партии власти. Если первая проблема кажется относительно управляемой – исходя из допущения, что преемник будет максимально лоялен Путину, – то вторая проблема в гораздо меньшей степени зависит от личного выбора нынешнего президента. Важно помнить: без сохранения партией власти доминирующего положения в системе у Путина не будет достаточно эффективного рычага контроля над будущим президентом (допустим, что он сохранит лидерство в партии). Кремль сегодня исходит из того, что партия власти – это некая неизменная константа, чье место прочно гарантировано. Однако время работает против «Единой России». Если выборы в Госдуму пройдут в 2021 г. (хотя сейчас много разговоров про досрочные выборы), то следующая кампания приходится на 2026 г. – весьма отдаленное время, к моменту наступления которого положение «Единой России» или любой партии власти на ее месте может оказаться значительно слабее нынешнего. В 1990-е гг. Кремль был вынужден работать с оппозиционным парламентом. Готов ли Кремль в рамках будущей конструкции доверить Госдуме более широкие полномочия, исходя из объективно существующего риска утраты большинства? Судя по всему, установка тут другая – контроль над парламентом становится фундаментальной потребностью режима, а значит, и цена его обеспечения значительно вырастет. И если власть начнет терять доверие населения, то режим не сможет проявить достаточной гибкости и либо свернет к еще более жесткой модели, либо начнет терять дееспособность. Чтобы понять это, достаточно сделать простое упражнение – представить будущую конституционную конфигурацию в условиях 1990-х.

С этим связана и еще одна проблема – рейтинг Путина. Столь беспрецедентной раздачей социальных пряников населению можно на определенное время затормозить эрозию доверия. Однако бесконечно долго, что показал и Крым, это работать не будет. Уже спустя год-два отношение к нынешним «подаркам» станет более спокойным, неизбежен эффект привыкания. Уязвимость этой политики связана и с тем, что она одноразовая – изымать средства в таких масштабах из бюджета страны на «подкуп избирателя» снова и снова представляется затруднительным. Наконец, не решает нынешний разворот Путина к народу и проблему разницы повесток: пока власть продолжает жить внешней политикой, население страны привыкает выживать без особой надежды на государство. Да и в конечном счете проблемы не упираются исключительно в рождаемость.

Уйдя с поста президента, Путин будет заниматься более стратегически значимыми вопросами – т. е. повесткой менее значимой для населения, возможности для его пиара в случае ухудшения уровня жизни (а мы говорим о горизонте 5–10 лет) резко сократятся. Эрозия рейтинга Путина также становится критичным риском для будущей конфигурации, ее устойчивости.

Наконец, третий вызов – лояльность элиты. Да, можно заставить преемника согласовывать премьера и министров с Госдумой, силовиков – с Советом Федерации, но у главы государства остается гигантское поле для творчества в кадровой политике за рамками этих, пусть и ключевых, институтов. Более того, лояльность – это понятие очень относительное и хрупкое. Станет ли будущее правительство «путинским»? Учитывая тот простой факт, что все самые приближенные к Путину фигуры бегут от официальной ответственности как от огня, будущий кабинет, более вероятно, будет более техническим, чем политическим. И если все же политическим, то более адекватным повестке действующего президента, а не бывшего лидера. Иными словами, нет и не может быть таких условий, при которых Путин сумеет гарантировать лояльность всей правящей элиты, – она неизбежно будет расползаться на тех, кто с бывшим президентом, и тех, кто с преемником.

Это также касается и проблемы отношений президента (как института) с Госсоветом. Сегодня мы рассуждаем в контексте раздела власти между бывшим и будущим президентом при условии, что оба представляют собой одну команду. Однако обновленная Конституция будет приниматься на десятилетия вперед, и вопрос об институциональном противопоставлении президента и Госсовета может создать проблемы в будущем. Институт президента – это не только глава государства, но и его администрация, фактически курирующая сегодня все органы и уровни власти. Так что одна из главных интриг на сегодня, пожалуй что и главная, – кто будет назначать главу Госсовета и какие полномочия этот институт получит.

Содержательная часть происходящих изменений направлена на то, чтобы сделать систему более консервативной, более закрытой, менее способной к ротации и гибкости, сужающей возможности политического участия для реальной оппозиции. Более того, это создает предпосылки для более самостоятельной роли силовиков, которые приобретают некоторую автономию от президента (он не сможет назначать глав силовых органов без согласия Совета Федерации). Проблема заключается в том, что Путин инициировал реформу, исходя из установки стабильности и высокой степени управляемости режима. Но в условиях дестабилизации ситуации в стране система может оказаться более разбалансированной и менее устойчивой, чем при нынешней конструкции. Это именно тот случай, когда система ставится в подчинение личным приоритетам.

Автор — внештатный эксперт Московского центра Карнеги, руководитель аналитической фирмы R.Politik