Осень патриархата

Велик соблазн увидеть в новейшей российской политике подобие оттепели. Хронические оптимисты так уже и пишут. Во-первых, гражданский активизм выходит из анабиоза, освобождается от чувства обреченности и готов набирать обороты. Во-вторых, во власти наметились проблески понимания, что демонстрация тупой несгибаемости не лучший ответ в данных условиях. Симптомы пока спорадические и половинчатые, но в целом многообещающие. Тем не менее, чтобы не строить иллюзий, в такие моменты всегда лучше соотносить свежие веяния с инерцией системы. Нужно еще очень многое, чтобы политический оживляж сменился реальным оживлением политики.

Климатические образы (оттепель, подмораживание) применимы не только к температурным контактам власти и общества. Политические режимы и сами по себе переживают сезонные колебания разной частоты и амплитуды. Иногда это укрупненные, но преходящие эффекты политической турбулентности, преодолеваемые, как известные зоны в полете. Но это и «сезоны» больших витальных, жизненных циклов: «Не время года эта осень, / А время жизни. Голизна, / Навязанный покой несносен: / Примерка призрачного сна» (Илья Эренбург). В политике, как и в биологии, «осень жизни, как и осень года» (Эльдар Рязанов) связана с той же обреченностью: от рождения через зрелость к упадку и, наконец, к уходу – в историю.

При всей несокрушимости консолидированных политических порядков формула «ничто не вечно» применима к ним в первую очередь. Более того, инфернальная истина гласит: «Да, политические режимы смертны, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что они иногда внезапно смертны, вот в чем фокус!» В бифуркационных процессах режимы внезапно смертны не иногда, а как правило.

С этой точки зрения собственная периодизация социально-экономической системы сейчас ближе к тому, что мы наблюдаем за окном: «Октябрь уж наступил – уж роща отряхает / Последние листы с нагих своих ветвей; / Дохнул осенний хлад...» Социальный пейзаж воспроизведен «нашим всем» с точностью до: «И будит лай собак уснувшие дубравы».

Достаточно беглой ретроспективы, чтобы увидеть в нынешнем времени рекорды известных проявлений реакции. Такого силового, «физического» сопровождения даже согласованных акций не было за всю историю наблюдений. Параллельно с «Белым счетчиком», отмечающим участников митингов, впору запускать черный счетчик, фиксирующий количество закованных в латы бойцов ОМОНа и Росгвардии. Еще немного, и этих черных рыцарей будет больше, чем самих демонстрантов, хотя бы и обученных госдепом ломать гвардейские ключицы пластиковыми стаканчиками.

И никогда еще в наше время не было такого количества показательных репрессий по принципу «приговариваю, ибо абсурдно!». Процессуальные нарушения здесь не отклонение, а норма, демонстративный триумф воли к беспределу. Когда судья отказывается обозреть запись события, это дико, но логично. Когда же под давлением сверху запись обозревают, а парень все равно получает год условно – это уже нечто совсем новое. Перефразируя того же Эренбурга: «Наши внуки будут удивляться, / Перелистывая страницы учебника: / «Четырнадцатый... семнадцатый... две тысячи девятнадцатый... / Как они жили!.. Бедные!.. Бедные!..»

Протест тоже меняет качество. Если в начале 2010-х это было движение оппозиции, но навстречу якобы небезнадежной власти, то теперь никаких иллюзий. Сама власть периодически делает все, чтобы разогреть конфликт и повысить градус озлобления. Мастера политических наименований китайцы назвали бы это стратегией «Миллиона Мелких Гадостей». При этом троечники от внутренней политики, похоже, не понимают, что в протесте важна не только масса недовольных, коряво считаемая бойцами ВЦИОМа и ФОМа, но и сама температура недовольства: в час Х именно она определяет скорость распространения пожара.

Но есть и тенденция к своего рода высветлению протеста. Злость становится веселой. Если раньше люди шли на акции, переживая их оперативную бессмысленность и недостаточную представительность, то теперь это скорее выход на праздник, который останется с тобой, как бы его ни портили. И будут ходить на Сахарова не как на Голгофу, а как в дом родной! Постепенно это становится ритуалом выхода в свет, на встречу с друзьями. Музыка – важный симптом, но важнее, что эти мгновенные сборки превращаются в род политического спорта высоких достижений: выйдем до кучи, чтобы дать рекордам посещаемости наши негромкие имена. Это уже совсем иное настроение, не хватает бумажных цветов и шариков. Красный май и Великий октябрь мирной оппозиции.

Насколько совместимы эти разнонаправленные тренды: полуавтоматическое движение режима к заморозкам – и постепенно, похоже даже неотвратимо, подступающая оттепель? Как ни парадоксально, именно так и совместимы.

Более того, формируется временно замкнутый контур с положительной обратной связью. Пусть локальные, но честно заработанные успехи протеста вызывают в наиболее мракобесной фракции власти мстительную реакцию: мы вас все равно достанем, не сейчас, так завтра, не здесь, так в соседней подворотне. Политика мелких поджигателей: сибирское палево ничему не учит. Протест, в свою очередь, вдохновляется даже локальной результативностью: точки прорыва работают как приватизация ста метров государственной границы. Но и законопатить эти прорывы уже не получается, не поднимая давления в системе. До резонанса еще далеко, но процесс необратим – если не менять базовых установок.

Власть обычно гниет с головы, но в более-менее мирных, эволюционных процессах чистят ее с хвоста. Хорошо бы с головы, но не получается. Однако эта максима важна прежде всего для понимания в самой власти. Рано или поздно придется жертвовать пешками и наводить хотя бы подобие порядка в низовых политических структурах. Скорее рано, чем поздно, в лозунгах оппозиции наберет силу неоспоримый тезис: соблюдение правовых норм в мельчайших деталях – требование, в первую очередь относящееся к представителям власти. Госслужба в таких нарушениях – не индульгенция и алиби, а отягчающее обстоятельство, как алкоголь в крови. Такие нарушения должны фиксироваться и наказываться с еще большей требовательностью и строгостью, чем все, что позволяют себе участники акций. И власти придется либо признавать очевидную справедливость такого требования, либо и дальше врать про американскую полицию и про выстрелы в голову за брошенный стаканчик.

Все эти возращения лишь укрепляют образ игры без правил, еще более усугубляя положение дел и нагнетая температуру протеста. Советская пропаганда именно на такой манере говорить все, что угодно, лишь бы себе было приятно, в конце концов надорвалась окончательно. Тогда страна уже откровенно потешалась, наблюдая этот бесстыжий микст политического нарциссизма с идеологической мастурбацией. Так история лишний раз подтвердила: критические, а потом и революционные ситуации всегда создает сама власть и сама же за них отвечает. Поэтому, прежде чем что-то делать со страной, режиму надо многое решительно изменить в себе. Для начала – хотя бы попытаться сделать вид...

Наше положение и перспектива точно описаны финалом того же пушкинского «Отрывка»:

Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,

Но чу! – матросы вдруг кидаются, ползут

Вверх, вниз – и паруса надулись, ветра полны;

Громада двинулась и рассекает волны.

...

Плывет. Куда ж нам плыть?..

Автор — философ, директор Центра исследований идеологических процессов