Любовь во время войны

Обращение группы священников в защиту обвиняемых и осужденных по «московскому делу» прозвучало неожиданно громко. И прежде всего потому, что от священников такой внятной и убедительной гражданской позиции никто не ожидал. Рискуют ли они, выступая с критикой государственной власти? Да, рискуют, и официальные представители Московской патриархии быстро и жестко отреагировали на это письмо. Но назад ситуацию уже не отмотать – группа духовенства заявила самостоятельную позицию, и безусловная лояльность Церкви российской власти уже не так очевидна.

Православные священники долгое время казались чем-то совершенно отдельным, архаичным и даже чужеродным для гражданского общества в современной России. Они не воспринимались как часть общества в каком-то очень простом, обыденном смысле этого слова: их проповедь крайне редко соотносилась с реальной жизнью и реальными проблемами прихожан; их публичные выступления были или совсем незаметны, или вызывали горькую усмешку, как, например, эпатажные высказывания протоиерея Всеволода Чаплина. Кроме того, четверть века назад священникам было категорически запрещено заниматься любой политической деятельностью под угрозой извержения из сана (на практике система наказаний выглядела мягче – это и психологическое давление, и угроза снятия с должности). И священники долгие годы послушно молчали обо всем, что происходило в стране. Редкие, буквально единичные исключения скорее подчеркивали это правило, чем опровергали его.

Проблема в том, что политической деятельностью церковное начальство называло буквально все что угодно. Любая гражданская активность, особенно связанная с критикой власти, в том числе и конструктивной, подпадала под запрещенную для духовенства политическую деятельность. И это несмотря на то, что в «Основах социальной концепции» Русской православной церкви сказано прямо: Церковь «допускает наличие различных политических убеждений среди ее епископата, клира и мирян, за исключением таких, которые явно ведут к действиям, противоречащим православному вероучению и нравственным нормам церковного Предания».

С чем же тогда связан жесткий негласный запрет, если даже официальные документы Церкви дают священникам определенную свободу? Дело в том, что патриарх Кирилл и его команда много потрудились для того, чтобы создать ситуацию тотальной лояльности РПЦ государственной власти. Пожалуй, за последние годы можно вспомнить только единичные примеры выражения духовенством своей позиции: публичное выступление епископа Пантелеимона (Шатова) с критикой закона о запрете усыновления российских сирот иностранцами в конце 2012 г., но тогда дальше единичного высказывания дело не пошло; чуть более широкая критика пенсионной реформы духовенством летом прошлого года; непубличная, но ставшая известной попытка архиепископа Феогноста (Гузикова) сопротивляться строительству мусорного полигона под Сергиевым Посадом.

Такое выпадение Церкви из общественной жизни находится в общей логике секуляризации, когда из публичного пространства Церковь вытесняют не только либеральные политические силы, но и она сама добровольно из него уходит. За редким исключением священники покинули публичное пространство не только потому, что опасались наказаний. Большинство из них замкнулись в узком кругу своих повседневных обязанностей, некоторые ушли во «внутреннюю эмиграцию» и, казалось, перестали понимать, что происходит в стране. Сегодня многим трудно представить, что священник способен на гражданскую солидарность, причем в публичном формате. И более того, ставится под сомнение сама способность священника обращаться к обществу и власти на понятном, не тарабарском и не мифологизированном языке.

И вдруг произошел разрыв шаблона. На минувшей неделе 36 священников написали письмо в поддержку осужденных по «московскому делу». И публикация письма сразу наделала много шума.

Это были очень ясные и понятные слова в защиту неправедно осужденных, сказанные спокойно, убедительно и в очевидной связи с заповедями христианской жизни. Обращение, которое некоторыми критиками было воспринято в штыки из-за якобы либеральной позиции, по существу, призывало и власть, и общество увидеть неудобные заповеди, это прежде всего призыв к свободе и уважению человеческого достоинства, которые уже давно оказались вымараны из официального исповедания православной веры.

Если говорить о самой Церкви, то обращение всколыхнуло и православное духовенство, и епископат, и церковных чиновников. Оказывается, есть сотни священников, которые не находятся в состоянии летаргического сна. Они следят за событиями и могут дать нравственную оценку действиям государственной власти, заступиться за невинно осужденных, обличить ложь и беззаконие.

Этот простой и понятный жест человеческой и гражданской солидарности с жертвами политических репрессий оказался лучшей проповедью из всех прочих возможных вариантов. Он подтвердил, что Евангелию есть место в общественной жизни. И если так, то дело за малым – об этом надо говорить не формально, «по долгу службы», а от сердца, рискуя и волнуясь. И этот честный, негромкий, без властных и повелительных ноток голос был услышан всеми.

Да, страх сделать что-то самостоятельно, без благословения сверху преодолеть было трудно. В этом честно признались несколько священников, подписавших письмо. Но они не только этот страх преодолели, но и нашли в себе мужество об этом страхе сказать публично и тем самым распрощаться с ним.

Уже через сутки более 100 священников РПЦ – не только из крупных городов и просвещенного зарубежья, но и из российской глубинки – поставили свои подписи под этим письмом (к вечеру воскресенья, спустя пять дней после публикации письма, подписей было уже 170. – С. Ч.). Для каждого из подписавшихся это был непростой личный выбор. Люди в рясах привыкли быть «голосом Церкви», говорить не от себя, а от ее имени. В их среде хорошо известно, что если вдруг личная позиция священника отличается от официального голоса Церкви, то благоразумнее ему промолчать, а верхом благоразумия будет совсем забыть про свою личную позицию, зажмуриться и говорить то, что надо. Годы жизни по таким негласным правилам убаюкивают, и голос совести становится в человеке все тише и тише. Тем удивительнее, что на этот раз голос священников прозвучал громко и убедительно не только для самих православных, прежде всего священников и мирян, но и для общества в целом. Даже постоянные критики Церкви, такие как телеведущий Владимир Познер, признали, что полностью согласны с обращением и сами готовы его подписать.

Церковная власть отреагировала предсказуемо жестко, привычным окриком обвинив подписантов в политической деятельности. Но примечательно, что и сама она быстро поняла, что вышла осечка. Церковной власти хватило ума не выступать открыто против законных требований справедливости. И это тоже неожиданно. Не менее неожиданно и то, что буквально на следующий день всем подписантам были посланы сигналы, что репрессий не будет, хотя некоторые молодые епископы уже встали в стойку и зарычали. Однако дальше недовольного рычания дело пока не пошло. Думаю, и не пойдет. Слишком широким оказался общественный резонанс, и все священники моментально стали публичными фигурами.

Примечательно, что обращение не подписал ни один епископ. Все они сохраняют полную лояльность идеологическому курсу патриархии на союз с властью и отказ от какой-либо критики ее действий. Но известно, что несколько молодых епископов хотели подписать обращение. Пока не решились.

Что будет дальше, сказать трудно. Не исключено, что все захлебнется, так как никакой организованной группы духовенства нет, а подписавшие письмо не думают ни о какой программе дальнейших действий. И вместе с тем произошла важная перемена в общественной жизни России: священники доказали, что они снова активная часть гражданского общества. И их доказательства приняты.

Автор — главный редактор альманаха «Дары»