20 лет Владимира Путина: трансформация лидера

Сопоставив все президентства Владимира Путина, мы обнаружим столь же разные политики, как у современных ему президентов США. Но в конце концов содержанием кремлевских тревог стал транзит власти. Все хотят говорить только о нем. Но ведь у Путина еще пять лет президентства – больше, чем после первой победы. Кто бы весной 2000 г. стал обсуждать, как Путин уйдет?

Умами политиков и экспертов владеет проект «Преемник» 1999 г.: организация контролируемых выборов президента России с предсказуемой победой одного кандидата. Страна ориентировалась только на выборы, готовая признать победителя президентом. Выборы были источником легитимности – президент Борис Ельцин не имел поддержки, но планы сместить его нравились избирателям еще меньше.

Сегодня этих условий нет. Путин популярней Ельцина, но выборы стали периферийной сценой – опора власти не в выборах. В новых условиях проект «Преемник» неосуществим и, пожалуй, даже разрушителен для путинской системы. Но он владеет умами путинского окружения.

Ельцинский проект «Преемник» базировался на разумной задаче – сдвинуть власть из зоны расколов в поле массовых консенсусов. Уход от реформистской риторики к эмоциональным и моральным консенсусам избирателя дал неожиданно быстрый успех. Осенью 1999 г. к нему присоединился фактор личного лидерства Путина, и его первое президентство прошло в атмосфере лидерства при явном консенсусе «путинского большинства».

Лидерство, однако, всегда грозит отрывом лидера от его массовых «арьергардов». Закладывается привычка к заданному отставанию любых политических групп от Кремля. Неявно присутствуя еще на старте проекта «Преемник», именно отрыв превратился в цель забот администрации президента. Лидерство Путина в стратегии Кремля уравнялось с деполитизацией общества, разница стала стираться. Этому содействовал мониторинг показателей доминирования власти в повестке СМИ. Сведясь к медиадоминированию, замеряемому медиаметрией, консенсус стал производным продуктом, вроде кокосового масла. Культ показателей победил российскую государственность, как 30 лет тому назад он же победил государственность советскую.

Светлый и темный

Хорошо и давно исследовано, как невинный вроде бы канцелярит отчетности – «палочной системы» шаг за шагом вел российскую полицию к практике пыточного следствия. И эксцессы современной тирании – итог естественной поначалу борьбы за «хорошие» цифры выборов. Победив на выборах, поначалу почти еще честных, Путин вынужден был и далее подтверждать лидерство, за себя и за «партию Путина», на каждых последующих выборах. Приметы и показатели лидерства подменяли его, приведя президента к нынешней утрате лидерства.

Пристрастное зрение упускает мелочи. Президент Путин дольше терпел (и по сей день терпит) реформаторов в правительстве, чем Ельцин – команду Гайдара. Трудно разделить это двадцатилетие на эпоху «светлого» и «темного» Путина, Путина-элоя и Путина-морлока. И все упускают колоссальной важности для режима мировой финансовый кризис 2008 г., для России соединившийся с уходом Путина из Кремля и грузинской войной. Отсюда надо отсчитывать и смену кремлевской траектории. Она обозначена масштабной модернизацией российской армии, восхождением госбанков и началом экспериментов с просачиванием за рубеж. Но путь вверх и путь вниз один и тот же, накаркал грек Гераклит: реформаторские успехи в развитии российской банковской системы кончились тем, что банки стали операторами кремлевских проектов, а премьер Путин из арбитра кремлевских элит – главой федерального клуба банкиров.

А что с вертикалью власти? Ее видимость создается местопребыванием глав каждой вертикали поблизости от президента. Путин не создавал то, что именуют «кремлевский двор», – он просто не дал сложиться компетентной системе подготовки решений, и оперативный вакуум заполнили бароны-разбойники аппаратных вертикалей, сомкнувшиеся в «ближний круг».

Кремлевский «двор» – могущественные главы корпораций, руководители государственных проектов гигантского объема – втянуты в глобальную активность Кремля, в ее финансирование. «Повар Пригожин» у всех на устах, но он лишь яркая персонификация, означающая, что Россией руководит не Путин, а «коллективный Пригожин», т. е. придворная олигархия. Их финансирование связано с обязанностями по поддержке глобальных операций. И здесь проблема транзита власти вынесена за рамки внутренней политики. Россия для нее лишь хорошо защищенная база. Ближний круг почти целиком втянут в глобальный транзит, обслуживает его и не смеет уйти от этой задачи. Олигархи двора выступают как сервисный коллектив обслуживания больших бизнес-проектов. Но частная ли это их собственность? Это решат приглядывающие за ними силовики.

Случай вместо логики развития

С 1991 г. укрепилась мысль о самоочевидности либеральных реформ. От интеграции России в «единый путь цивилизованных наций», с правовым государством и священными правами собственности, до разгосударствления. Никто не сопоставлял эти требования политически, тем более не придал им человеческое лицо, понятное российскому избирателю.

Пример того, как вредно не додумать стратегию, – судьба идеи партийного плюрализма в генезисе авторитаризма. В нулевые партизация стала священной коровой, поглощая массу сил Кремля, не исключая самого Путина. Сперва это привело к появлению в Госдуме партии «Единая Россия» – птеродактиля в гнезде партийного недостроя фактически в обход выборов. В воображении Кремля царил эстетизм. Партий почему-то должно было быть три – левая, правая и центр. Но ведь еще нужны консерваторы с национал-демократами? И если губернаторов отдаем «Единой России», кому отдадим мэров городов? Сперва Путин думал, что третьей партии, на эту роль готовили «Справедливую Россию». Затем догадались, что дар будет слишком крупным. Тем временем «Единая Россия», став губернаторским лобби, вступила в борьбу с мэрами городов. Но отдав регионам право отменять выборы мэров, Кремль незаметно встал на путь политической дезурбанизации России.

Почти все, в чем наш ум ищет «неумолимую логику развития», – дело случая. Взрыв ярости от «рокировки» и подтасованных парламентских выборов 2011 г., названный «протестами на Болотной», сам по себе закономерен. Городское общество России нулевых ждало иного к себе отношения (но будучи деполитизированным, не знало, как это сформулировать). Как вдруг этот опасный случай подсказал Кремлю идею – мобилизации перед лицом «врага». Так во время президентских выборов 2012 г. реальное городское общество, пестрое, бестолковое и путинское, впервые оказалось врагом. У внутренней политики появилась техника мобилизации. Но отступление исключалось – надо было дальше придумывать всё новые улики враждебности российских городов России, роя пропасть между ними. Третье президентство Путина – президентство войны с собственными мегаполисами – хребтом будущей страны. А что в Кремле видят заменой городам? Разумеется, глобальный транзит! Мобилизацию под глобальную экспансию без четких целей и без берегов.

Путин заметно терял интерес к развитию слабой государственности – его игра вынесена вовне, за границы России. Перестав быть гарантом решений, Путин перестал быть и их арбитром. Какие решения идут через него, уже неважно, – ведь и их исполнение он не гарантирует. Силовые ведомства заняты борьбой за государственные активы.

За 20 лет в российском политическом классе утвердился обычай трактовать события как проекции личных решений Путина. Переход к практике внешнеполитических эскалаций тоже видят в зловещей стратегии президента России. Но перед нами и тут диктатура слабости – дефицита компетентной бюрократии, профессионального суда и публичного контроля. Борьба за «национальное лидерство Путина» привела к деформации политической повестки и параличу институтов.

Консервы из девяностых

Путин – человек 1990-х, резко выделяющийся в новом городском мире. Но и консервативные люди не остаются прежними. Они меняются и стареют. Проект «Преемник» и питерская команда Путина – несомненные реликты 1990-х. Они ворвались в нулевые, «поураганили» в них и завладели сценой чужих для себя 2010-х. Так поколение Суслова – Брежнева, выйдя из послевоенных джунглей, завладело 1970–1980-ми, лишив страну шанса на хороший выход из холодной войны.

Взрывное лидерство законсервировало Путина в осени 1999 г., как на фото со вспышкой. Живой, довольно здравомыслящий и эмпатичный человек стал живыми консервами тех самых проклятых девяностых. Но и консервы портятся. Лидерство перешло в тревожный контроль – дистанции отрыва от остальных. Как знает Дональд Трамп, простейший способ контроля границы – построить вдоль нее стену. Владимир Путин отгородился от путинизма своих избирателей 1999 г. внутренней стеной.

Все связанное с перевыборами Путина теперь вопрос безопасности государства. Он все еще могущественный человек. Когда в Москве избивают людей, он катается по Крыму с байкерами. Взорвался ядерный объект, а он молчит. Он может затормозить что угодно, а начать – едва ли. Это питает острую нехватку времени при пяти годах впереди. Можно славить Кремль, но для кремлевского истеблишмента транзит пошел. Четвертый президентский срок Путина слишком краток, чтобы найти выход из положения.

Его окружение мыслит в сценарии «Преемника». Парализуя действующую Конституцию, они сами зависят от Путина, доверие к которому обрушили. В таких условиях ни один предложенный Путиным «преемник» не будет воспринят страной – его сочтут придворным ставленником.

Но что такое этот глобальный транзит? Какую роль может сегодня играть переток власти от Путина то ли в 2024 г., то ли еще через 30 лет? Он создает временной вектор системы, дает ей внутреннюю динамику – виртуальный лифт кадров, поле борьбы без очерченных сил. Выборы через пять лет, которых может не быть, превращаются в глобальные часы, вмонтированные внутрь страны на пересечении ее внутренних и наружных укладов.

А за фантазийной проблемой «преемника» скрывается неизбежность коллективного руководства. Последнее в истории России всегда бывало недолгим, но притом часто успешным. Вероятно, оно и останется последним решением для самого кремлевского круга.

Автор — президент Фонда эффективной политики