Почему союз Белоруссии с Россией не получается

Минск и Москва должны были подготовить дорожную карту строительства Союзного государства сначала к июню 2019 г., потом – к июлю, затем – к ноябрю, а теперь все переносится на декабрь. Это единственный конкретный объявленный итог встреч президентов Владимира Путина и Александра Лукашенко 17–18 июля на Валааме и в Санкт-Петербурге.

В этих отсрочках нет ничего удивительного, если смотреть на интеграцию двух стран как на столкновение интересов, а не как на безупречный кремлевский план оставить Путина у власти после 2024 г.

В декабре 2018 г. Россия решила сдуть пыль с договора о Союзном государстве после настойчивых просьб Минска компенсировать ущерб от налогового маневра в нефтяной отрасли. По оценкам Fitch, к 2024 г. Белоруссия потеряет около $10 млрд из-за того, что будет вынуждена закупать нефть по мировым ценам, а ее НПЗ остаются без скидки, которую Россия дает своим заводам в форме отрицательного акциза.

Минск согласился обсудить интеграцию в рабочей группе, и многие восприняли это как первый шаг к объединению. На самом деле для Белоруссии этот диалог никогда не был про слияние с Россией и хоть сколько-нибудь значимую сдачу суверенитета. Минск хочет выбить уступки за сами переговоры или символические декларации о намерениях.

Пока не получается. В июне – июле Россия стала увязывать с интеграцией еще и обещанные раньше кредиты и даже переговоры о не согласованной на следующий год цене на газ. В ответ повысил ставки и Лукашенко: за неделю до встречи с Путиным он сказал, что речь не может идти о высоких материях интеграции, пока не решены базовые проблемы. Он пояснил, что имеет в виду препятствия в доступе белорусских товаров на российский рынок, все ту же компенсацию налогового маневра и цену на газ.

Встречи 17–18 июля, похоже, не сдвинули ситуацию с мертвой точки. Министр экономразвития России Максим Орешкин сказал, что, если президенты не решат «принципиальные вопросы», интеграция может законсервироваться или даже развернуться вспять. Его белорусский коллега Дмитрий Крутой заявил, что, хотя позиции Минска и Москвы совпадают на 80%, принципиальные вопросы не согласованы. Интересно, что еще месяц назад премьеры обеих стран объявили, что взяли планку согласования в 90%.

Лукашенко же, анонсируя новый декабрьский дедлайн, повторил свою позицию – нужно сначала снять все текущие вопросы в отношениях: «Если их не решить, не снять на поверхности – говорить о стратегии будет просто смешно». Путин ничего на это под камеры не ответил, но и российская позиция, как стало понятно из заявления российского МИДа на следующий день, не изменилась: налоговый маневр – наше внутреннее дело, речь не может идти о компенсации, а смягчение белорусских издержек от этого будет обсуждаться в комплексе с другими вопросами.

Но спор о порядке ходов – это лишь самое свежее из разногласий. Ирония в том, что более глубокое противоречие заложено в сам Союзный договор 1999 г., который Россия решила реанимировать. Он предусматривает суверенное равенство участников и право вето у каждого из двух президентов по любому серьезному вопросу даже после создания наднациональных органов вроде союзного парламента. Минск всегда прочно держался за этот паритетный принцип, ведь если голос стран будет пропорционален их реальному весу, суверенитет Белоруссии моментально размывается.

А на создание наднациональных институтов с реальными полномочиями на паритетных началах не могла и не сможет согласиться Москва. Это все равно что отдать Лукашенко право вето на происходящее в любой из выбранных для интеграции сфер – например, право блокировать решения российского Центробанка о том, сколько печатать общей валюты в рамках единого эмиссионного центра.

Поэтому, какие бы дорожные карты, рамочные концепции и планы действий стороны ни подписали сейчас, или в декабре, или в следующем году, попытки воплотить их в жизнь рано или поздно упрутся в это противоречие.

А что такое интеграция без общих правил игры, институтов, чтобы эти правила писать и следить за их выполнением? Невозможно объединить налоговые системы или бюджеты без общего минфина, ввести единую валюту без единого эмиссионного центра, вести общую монетарную политику без единого центробанка.

Максимум, что получается, когда стороны не могут создать наднациональные органы, – это ни к чему не обязывающая координация действий между двумя столицами. Этот процесс тоже можно назвать интеграцией, если требуется показать хоть какие-то успехи. И Минск будет рад так сделать, особенно если под это получится смягчить позицию Москвы по нефтегазовым и кредитным вопросам. Но кажется, что Россия хотела иного, когда затевала этот разговор. Хотя, если быть честным, какие именно окончательные цели у России, каков ее образ идеальной интеграции, пока не ясно.

С одной стороны, это могла быть попытка в два хода сэкономить на Белоруссии: сначала предложить Лукашенко неприемлемую для него интеграцию, а потом дождаться отказа, чтобы развести руками: «Ну, вы сами не захотели, теперь живем по-рыночному».

Но если довести этот сценарий до логического конца, придется мириться с тем, что Минск охладеет к союзничеству, будет искать новые точки опоры и экономически дистанцироваться от Москвы. А это упростит и политическую переориентацию для тех, кто будет у власти в Белоруссии после Лукашенко.

По другой версии, Москва всерьез рассчитывает экономическим шантажом побудить Минск к интеграции. Если так, это авантюрная и немного наивная затея. Лукашенко – автократ, который даже под серьезным экономическим давлением не откажется от власти ради поста губернатора или вице-президента в Союзном государстве. Сейчас у него абсолютная власть, после слияния с Россией он и его семья сдаются на милость Кремля. Управлять неспешно беднеющей страной – это меньшее зло по сравнению с передачей ключей в Москву.

Поэтому чем сильнее будет нажим, тем агрессивнее – сопротивление. И раз Лукашенко не соглашается, что делать дальше? У Москвы в Белоруссии просто нет серьезной политической инфраструктуры, пророссийской оппозиции или слишком тяготеющих к интеграции регионов, вроде Донбасса. А вот вертикаль Лукашенко прочно контролирует внутреннюю политику. Номенклатура сплочена вокруг президента, бизнес не хочет прихода российского олигархата. Подавляющее большинство белорусов, по данным любого публично доступного опроса, не хотят входить в состав России. Попытки переманить бдительно следящих друг за другом белорусских силовиков чреваты такими рисками для них самих, что они побоятся даже вести разговоры на эту тему.

Оставим за скобками экономическую блокаду или какие-то военные сценарии принуждения Белоруссии к любви. Актуальная для Кремля проблема 2024 г. решается разными способами, и все они проще и менее затратны, чем жесткий конфликт с Белоруссией.

Но вне зависимости от того, какая стратегия у Москвы и есть ли она вообще, цели Минска в этом разговоре предельно понятны. Переговоры об интеграции – это торг, попытка сохранить хоть какие-то сегодняшние выгоды дружбы с Россией, не уступая ей в главном – в вопросе суверенитета.

Этот торг будет продолжаться до тех пор, пока в Москве не решат, что разговор бесплоден и его пора сворачивать. А дальше страны будут привыкать жить в новой реальности – взрослых отношений двух соседей, которые все меньше полагаются на интеграционные рудименты 90-х, а все больше – на свои национальные интересы.

Автор – публицист, Минск