Третий Рим и далее везде

С настойчивостью, заслуживающей лучшего применения, у нас опять воздыхают об идеологическом официозе. Странная логика: сначала признать государственную идеологию как пустую форму – и лишь потом думать, чем бы ее наполнить. Или идея уже есть, просто мы не заметили? Тем более живой и отнюдь не праздный интерес вызывает сейчас история вопроса.

Цари

Формула старца псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофея о Третьем Риме стала штампом с забытым контекстом. С конца XV в. зреет мистическая теория «движущегося Рима». Два Рима пали, но вечный Рим должен восстать в каком-то новом государстве. Его ищут в Твери, в Новгороде – и находят в Москве. Миссия византийского императора защиты всех христиан переходит к великому князю московскому. Это в концепции.

О реальной политике того времени у нас вспоминать не любят. В письмах к Ивану III Филофей навязчиво использует обычные титулы византийского императора: «браздодержатель святых божиих церквей», «святыя православныя христианскыя веры содержатель», «един ты во всей поднебесной христианом царь». Идею утрирует Максим Грек: «Благочестивейший царю не токмо Руссии, но всея подсолнечныя» (как у китайцев с их Поднебесной). «Однако, – пишет Дмитрий Лихачев, – теория, предложенная Филофеем Ивану III, была резко отлична от политической теории, направлявшей меч великокняжеской власти <...> «Блестящее марево всемирной власти», которое пытались открыть перед московскими государями в заманчивой дали сторонники теории «Москва – Третий Рим», никогда не прельщало московское правительство, стремившееся к единой близкой и конкретной цели воссоединения «всея Руси»». Идея Третьего Рима осталась популярной главным образом среди духовенства, а затем и у русской интеллигенции с ее эсхатологической мечтой о грядущем царстве правды и спасении человечества исключительно «русским духом».

Позже по этой нарциссической «неомирности» зло прошелся Петр Чаадаев. Он и сам пописывал о праве России судить «мировую пьесу» и быть «настоящим совестным судом» по тяжбам человеческого духа по поручению самого Провидения, но сумасшедшим его объявили за другое: «Когда все цивилизованные нации начинают отрекаться от презрительного самодовольства в своих взаимных отношениях, нам взбрело в голову стать в позу бессмысленного созерцания наших воображаемых совершенств <...> Глуповатое благополучие, блаженное самодовольство – вот наиболее выдающаяся черта эпохи у нас».

Императоры

Сложности повторяются с другой канонической формулой: за Третьим Римом обычно следуют приснопамятные православие, самодержавие и народность. Восхитительна сама подача идеи в докладе графа Уварова Николаю I от 19 ноября 1833 г.: «По вступлению моему с высочайшего вашего императорского величества повеления в должность министра народного просвещения, употребил я, так сказать, заглавным местом, лозунгом моего управления, следующие выражения: «Народное воспитание должно совершаться в соединенном духе православия, самодержавия и народности». Далее в своем «кратком, но чистосердечном отчете о понятиях» граф сообщает: «Тут представляется во всем объеме государственная задача, которую мы принуждены решать без отлагательства, задача, от коей зависит судьба отечества, – задача столь трудная, что одно простое изложение оной приводит в изумление всякого здравомыслящего. Углубляясь в рассмотрение предмета и изыскивая те начала, которые составляют собственность России (а каждая земля, каждый народ имеет таковой Палладиум), открывается ясно, что таковых начал, без коих Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить – имеем мы три главных...»

За пределами официальной идеологии эти «столпостены», по определению Михаила Погодина, особого влияния не имели и выражали лишь дух реакции власти на революционную триаду Liberté, Égalité, Fraternité. Реальной народности там было еще меньше.

Далее русская философия русской идеи с новой силой воспроизводит дух одновременно и миссионерства (от слова «миссия»), и мессионерства (от слова «Мессия»). У Федора Достоевского способность «трезвее и беспристрастнее взглянуть на себя есть уже сама по себе признак величайшей особенности». Русская идея – «в высшей степени общечеловеческий» синтез «всех тех идей, который с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях». Россия еще «скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое, здоровое и еще неслыханное миром слово». Еще трезвее взглянуть на себя в то время было трудно. Разве что подобно Семену Франку, почти повторившему Чаадаева: «Русский национализм отличается от естественных национализмов европейских народов именно тем, что проникнут фальшивой религиозной восторженностью и именно этим особенно гибелен <...> Характерно, что Владимир Соловьев в своей борьбе с этой национальной самовлюбленностью не имел ни одного последователя. Все, на кого он имел в других отношениях влияние, – и Булгаков, и Бердяев, и Блок, – свернули на удобную дорожку самовлюбленности. Бердяева это прямо погубило...»

По поводу этой психоистории еще более едко высказывался Евгений Трубецкой: «Когда рухнула фантастическая постройка вселенской теократии, от соловьевских характеристик «русской национальной идеи» ничего не осталось <...> Нас слишком долго держали в убеждении, что русский человек – не просто человек с определенными конкретными чертами расы и народности, а «всечеловек», объемлющий черты всех национальностей <...> Мы привыкли видеть в России целый мир <...> Нам тщательно внушали мысль, что Россия – или народ-мессия, или ничто, что вселенское и истинно русское – одно и то же. Когда же рушится эта дерзновенная мечта, мы обыкновенно сразу впадаем в преувеличенное разочарование».

Когда в 1914 г. понадобилось срочно организовать патриотический подъем, власть пренебрегла даже этим философическим нарциссизмом ради своего собственного – феодально-административного. «В Российской империи, – пишет российский историк Николай Юдин, – идея вызванного войной национального возрождения интерпретировалась с позиций традиционно-монархических ценностей, в которых ключевую роль играл образ монарха. Совершенно в духе феодальных представлений именно царь рисовался в пропагандистских публикациях как подлинный символ русского народа, воплощение его духа и выразитель его воли». Это не сработало, как, например в Германии, охваченной воинственной эйфорией сразу после начала Первой мировой, которую даже Макс Вебер в трогательном письме к матери назвал «великой и замечательной войной». Этот общий исторический эксцесс даже обрел имена собственные: «Дух 1914 года», «августовское переживание», «августовское воодушевление», «чудо августа 1914 г.».

Но у нас и разочарованием не обошлось. В 1917 г. пришли совсем другие дерзновенные мечтатели и все сделали как надо, без идеалистических сантиментов и вполне технично. Как выразился один историк, победили не Соловьев и Достоевский, а Ленин и Троцкий.

Вожди

«Вместо Третьего Рима, – рассуждал Николай Бердяев, – в России удалось осуществить Третий интернационал и на Третий интернационал перешли многие черты Третьего Рима. Третий интернационал есть тоже священное царство, и оно тоже основано на ортодоксальной вере. Третий интернационал есть не интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма».

Согласно документам Коминтерна, полное название страны было не СССР, а Всемирный Союз Советских Социалистических Республик. В декларации I Всесоюзного съезда Советов об образовании СССР конечной целью объявлено создание Всемирного Союза Коммунистических Республик. При обсуждении проекта Конституции Ленин предлагал назвать новое объединение Союз Советских Республик Европы и Азии. Позже он отказался и от этой географической привязки. Герб СССР – единственный в мире, на котором изображен весь земной шар без обозначения границ государства.

На этой миссии страна и надорвалась.

Президенты

Скорее наиболее сильное влияние на последующую судьбу нашей национальной идеи оказала сама ее трехчастная форма, хотя и заимствованная у французов. Для слишком многих профессиональных и самодеятельных «идеологов» стало буквально непреложным правилом следовать этому канону. В какой-то момент это стало настолько навязчивым, что впору было воскликнуть вслед за классиком: «Не надо трех слов!»

Наконец, эта формула сыграла с русской идеей злую шутку даже не столько своей трехчастностью, сколько фиксацией самого логотипного жанра. Для слишком многих стало считаться и до сих пор считается, что «разработка», в лучшем случае поиск национальной идеи сводится к изобретению наикратчайшего, ударного лозунга, девиза, политического слогана. Этим навязчивым трехсловием страдало чуть ли не большинство энтузиастов в идейных соревнованиях 1996, 2007 и 2009 гг. «Державность, демократия, духовность»; «вера, надежда, любовь»; «закон, справедливость, процветание»; «Целостность, стабильность, развитие»; «державность, соборность, отечество». Три конкурса прошли, и четвертому не бывать, но и сейчас эта эклектическая каша в промышленных масштабах отрабатывается политтехнологами в предвыборных программах и концепциях имиджей. Из более или менее серьезной философии национальная идея России переместилась в область недоразвитых политтехнологий, в особенности в любительском сегменте этого почтенного рода занятий.

Знакомый дух пробивается и на официальном уровне. Когда на Валдае первый раз зашла речь о «скрепах» стало ясно, что России вновь придается миссия сохранения вселенской морали и истинных общечеловеческих ценностей посреди погрязшего во грехе мира. Теперь нет денег содержать мировую империю идеи, но еще остались строевые леса и пресные воды, чтобы обняться с Китаем в грандиозном образе главного сокрушителя монополярного мира. Виртуальность этого мессионерства в эпоху постмодерна мало кого смущает. Можно опять возглавить человечество в сфере идей и духа, например первыми похоронив либеральную идею. Беда лишь в том, что в наше сверхбыстрое время выступать перед народом и миром с такими откровениями приходится регулярно, что немало обесценивает сами эти метания от модернизации к скрепам, а затем назад (т. е. вперед) к цифровизации. Русская идея меняется с незавидной регулярностью – и все с теми же глобальными, космическими претензиями. Однако сейчас наша демонстрация силы в духе пугающего гиперзвукового антиамериканизма более напоминает другого вождя: «А, ты, Змеиный глаз <...> будешь изжарен на костре, как только взойдет солнце. Иди, готовься к расплате!»

Боже, храни Россию от экзальтированных патриотов.

Автор — директор Центра исследования идеологических процессов