Зачем нужны исторические дискуссии

История размножается спорами как наука и как форма общественного самосознания. Но для этого полемика должна быть. У нас ее нет. Есть разные позиции, часто диаметральные, но нет дискуссии. Научное сообщество и официоз фатально разобщены. Государственная «политика прошлого» реализуется в отрыве от знания и позиций ученых. Идеологическая крикливость власти усугубляется дефицитом слышимости, уходом от фактов прошлого, а заодно и настоящего. На этом фоне будто специальной дидактикой выглядит для нас эпохальный «спор историков» в Германии, начавшийся ровно 33 года назад, в июне 1985 г.

Уроки побежденных

Полемика касалась отношения к нацизму, но и миссии исторического самосознания в целом. Во всем, что этому предшествовало, много до боли знакомого.

Дистанцирование от гитлеризма обозначилось уже в обращении к нации, с которым сразу после «первой капитуляции» 7 мая выступил по радио руководящий министр имперского правительства граф фон Крозиг: «Мы должны найти путь, чтобы из этого мрака выйти на дорогу нашего будущего. Пусть тремя путеводными звездами <...> нам послужат единение, право и свобода». Классика мгновенного «переобувания», трансформации официозного патриотизма в открытый либерализм. Так, на будущее...

Далее императивы денацификации – нелицеприятной правды и ответственности – поддержал авторитет философа Карла Ясперса, признанного Учителем Германии (Praeceptor Germaniae). Однако к 1982 г. администрация канцлера Гельмута Коля сочла, что «коллективная одержимость виной» мешает продвижению идеи величия нации и завоеванию мирового лидерства. Идеологи немецкого «вставания с колен» заговорили об избавлении от «неприятного балласта прошлого» и даже о «гражданской обязанности» замалчивания преступлений нацизма. Советник канцлера Михаэль Штирнер прочил историческим мифам статус эрзац-религии, внедряющей идеи патриотизма и возрождения традиционной идентичности. Все, как мы любим, вплоть до памятников, музейных экспозиций и выставок, разве что не исторических парков в духе помпезной гордыни.

В 1983 г. в Западном Берлине прошел конгресс, посвященный 50-летию назначения рейхсканцлером Гитлера. В 1985 г. Коль уговорил недалекого президента США Рональда Рейгана, прибывшего на 40-летнюю годовщину капитуляции, посетить разом мемориал концлагеря Берген-Бельзен и массовое захоронение вермахта и СС в Битбурге. Это было уже слишком. И на следующий же день с крайне резкой, сенсационной речью выступил в бундестаге президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер. Он подтвердил статус 8 мая как дня освобождения от нацизма и заявил, что никакие благие намерения не могут оправдать отказ от исторической ответственности и памяти о преступлениях нацизма.

У правительственной линии нашлись дипломированные защитники (Эрнст Нольте, Андреас Хильгрубер). Они построили историософию реабилитации нацизма. Ничего уникального: все было в общем для XX в. тоталитарном духе «ответов на вызовы»; евреев уничтожали как военнопленных в объявленной ими войне против Германии; война против СССР была оборонительной, ибо велась на территории Третьего рейха; немцы спасали Европу от «большевистского потопа», а союзники их предали в святой борьбе...

После небольшой паузы с резкой отповедью выступил преемник Ясперса философ Юрген Хабермас, а за ним и целая группа историков. В ходе полемики на поражение (ее смыслы и доводы – отдельная тема) победили сторонники Хабермаса. Поражение Нольте настолько подорвало его репутацию, что фактически отрешило его от системы образования. Было признано, что не забвение преступлений прошлого, а понимающая, но суровая ответственность прокладывает Германии дорогу в будущее. По оценке Хабермаса, это была дискуссия не просто об истории, но о самосознании нации.

Новая волна

Ничуть не меньшая волна «спора историков» накрыла Германию в 1997 г. с выходом книги Даниэля Гольдхагена «Добровольные подручные Гитлера». Историк из Гарварда затронул болезненную тему связи холокоста с массовым антисемитизмом немцев. Он показал: «уничтожающая ненависть» – убийственное отношение к евреям на массовом уровне формировалось уже с начала 1930-х гг. и ранее, а затем приобрело в Германии форму «национального проекта». Принципиально разное отношение к убийствам мирных граждан историк исследовал, в частности, на примере 101-го полицейского батальона, действовавшего в Польше. Обобщающий вывод: убийство поляков было «печальной необходимостью», а в отношении еврейства как «метафизического врага» это была «страстная, увлеченная резня».

Книгу подвергли разнообразной и небесполезной критике с политических и методических позиций. Но в отличие от профессиональной среды она вызвала в обществе огромный интерес и куда более трезвое отношение, чем можно было бы ожидать. Немцы получили пусть жестокое и упрощенное, но доходчивое объяснение диким преступлениям прошлого. И это не было дистанцированием новых поколений от проблемы общей ответственности. Скорее наоборот: сказалась выработанная за 50 лет способность работать с проблемой, а не прятаться от нее.

Итог «второго спора историков» подвел тот же Юрген Хабермас. При всех недостатках книги он оценил ее как «правильный подход», как шаг к избавлению от «антропологического пессимизма». И сделал поистине философский вывод: зло – «не чистая агрессия, а агрессия, которую убийцы считают справедливой. Зло – это перевернутое добро».

Другой острой темой спора историков была «легенда о вермахте». Хотя профессиональные историки еще с середины 1960-х гг. отказывались однозначно разводить «чистый» вермахт и «грязные» СС, военные долго оставались почти вне критики. Тем не менее копилась критическая масса данных об участии вермахта в «политике уничтожения», от холокоста и системного антисемитизма до убийств пленных и гражданских, геноцида против партизан и проч. Прорыв в 1995 г. совершила выставка «Война на уничтожение. Преступления вермахта в 1941–1944 годах». Дискуссия длилась целое десятилетие, но в итоге было признано, что преступное прошлое не позволяет рассматривать вермахт в качестве основания традиций бундесвера.

Во всей этой истории поражает способность возвращаться к предельно болезненным вопросам, даже когда, казалось бы, уже нет прямой необходимости.

Зеркало

Здесь не место делать обобщения с реалиями нашего исторического сознания и «политики прошлого». Параллели напрашиваются сами, но они более сложны, чем хотелось бы здравому смыслу. Ясно одно: в России не было адекватной дискуссии и спор еще предстоит рано или поздно. А пока официоз упивается нарциссическим самолюбованием, затирая темные страницы прошлого, эта тенденция идет вразнос. Тем более полезно нашим военизированным историкам примерить на себя идеологию и судьбу Эрнста Нольте. Нельзя вечно прятать прошлое и прятаться от него. Помимо новых кинотанкодромов есть старые послевоенные фильмы и работы Сергея Лозницы: «Аушвиц», «День Победы»...

В советской идеократии власть влияла на историческую науку и философию истории – теперь она их просто игнорирует. Теперь там свои «философы» и «историки», с такими же липовыми концепциями и фактами, как и их степени. Это опасно, тем более в общем виде. Мифотворчество ведомств якобы культуры и как бы статистики отрывает власть от реалий жизни и мнения людей. Отсюда такие кривые рейтингов и такие провалы прямых линий.

Побежденные в войнах за счет вынужденной модернизации обгоняют победителей, десятилетиями работающих на технике репараций. Возможно, это касается не только железа, но и состояния умов. Одно с другим связано. Даже технологические прорывы не делаются с нечистой исторической совестью. Разбитые немцы создали сильнейшую в Европе экономику и производят «Ауди», зато мы делаем бордюры и разгоняем облака.

Автор – директор Центра исследований идеологических процессов