Четвертая власть читателя

Концепция «четвертой власти» была официальной идеологией советской и российской журналистики совсем недолго – по сути, только с 1991 по 1993 г. Это неудивительно, ведь в СССР считать прессу властью не пришло бы в голову никому, кто хоть раз был на партсобрании или слышал политинформацию в школе. Советская пресса была, конечно, частью корпорации СССР, но именно благодаря попыткам Михаила Горбачева оживить погрязшее в депрессии и дефиците общество, а позже – обойти заскорузлую партийно-хозяйственную систему пресса заслужила свой статус.

Однако пресса никогда не была сильной сама по себе, но всегда – благодаря своей аудитории. В конце 1980-х и в момент распада СССР газеты и журналы выходили миллионными тиражами, а на площадях собирались сотни тысяч людей. Именно запрос людей на перемены, подогреваемый радикализацией рыночно-демократического дискурса, привел журналистов к ощущению собственного могущества, сделав на короткое, но исторически значимое время, непосредственно до и сразу после распада СССР, прессу главным и, по сути, единственным работающим социальным институтом общества.

Как и Горбачев до него, Борис Ельцин в начале 1990-х встречался с главными редакторами так, как цари древности встречались с мудрецами и представителями религиозных культов, – почтительно, с готовностью терпеливо выслушивать людей, которые, по общему мнению, привели его к власти. Но к моменту принятия Конституции 1993 г., концентрирующей власть в руках президента, пресса сохраняла только малую долю своего авторитета и влияния. Выросшие цены на бумагу, печать и доставку прессы сделали телевидение главным, а позже – основным, если не единственным, каналом информации национального значения.

К президентским выборам 1996 г. от прежнего авторитета и величия прессы остались только крохи. Возможно, поэтому мы до сих пор не знаем наверняка, кто на самом деле победил на тех выборах, Ельцин или Геннадий Зюганов. Пресса уже была поделена между олигархами, которые могли компенсировать убыточность медиабизнеса за счет сверхдоходов от участия в приватизации предприятий. Индустрия прессы становилась все более управляемой, сохраняя разнообразие только в силу противоречий между экономическими игроками и политическими силами. Новогодняя смена президентов ознаменовала, казалось, торжество технологий над прессой как независимым институтом. С тех пор утекло много воды – и убили много журналистов.

В 2002 г. в России погибли (стали жертвами убийств, военных действий, терактов) 23 журналиста (это пик), в 2018 г. – трое: статистика улучшается, и это хорошо. Но и пресса, с другой стороны, стала совсем другой, и методы борьбы с ней – тоже. Законодательная зачистка поля медиа привела к концентрации собственности на СМИ, а доказавшая свою эффективность судебно-следственная машина почти повсеместно заняла место киллеров.

Говорят, что новость – это то, что кто-то не хочет, чтобы ты рассказал. И таких историй в прессе стало явно меньше, они перекочевали в соцсети и в интернет-издания, которые часто работают за пределами России. Именно журналиста такого издания – репортера «Медузы» Ивана Голунова – кто-то из героев его публикаций или их «системных» союзников и партнеров решил не убивать, а посадить за наркотики. К которым он, к счастью, никакого отношения не имел. Напротив, Иван известен как профессиональный журналист-расследователь, который со скрупулезностью и тщательностью проводил свои диггерские экспедиции по крысиным норам «новой аристократии», исследуя многообразные схемы кормления истеблишмента. Иван успел поработать в лучших изданиях страны, и его знали многие – даже если шапочно, по телефонному разговору, как я, но у него были безупречные рекомендации. В ситуации роста важности горизонтальных связей вместе с усталостью от однообразного пропагандистского накала официальных СМИ сообщество журналистов и читателей неожиданно консолидировалось и создало информационный и событийный поток такого накала, что система – вопреки всем привычным схемам – дала задний ход.

Именно благодаря таким журналистам у прессы есть ореол стража интересов общества. Можно вспомнить знаменитую статью «Я обвиняю!» Эмиля Золя, приведшую к краху дела Дрейфуса. Можно вспомнить дело Бейлиса и воззвания «К русскому обществу» Владимира Короленко в его защиту, которое подписали Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский, Александр Блок, Максим Горький, Федор Сологуб, Леонид Андреев и Вячеслав Иванов. В этих случаях писатели и журналисты шли на конфликт, защищая невинных жертв «большой политики», «большой индустрии», просто мафии или силовиков.

Однако на каждый такой громкий случай есть бесчисленное множество историй, которые заканчиваются бесславно, часто – гибелью журналиста. Тем важнее случаи, в которых происходит нечто куда более вдохновляющее – например, восстановление справедливости. Один из них – дело журнала Spiegel, всколыхнувшее ФРГ в начале 1960-х.

История началась с публикации разгромной статьи «Условно работоспособны» 10 октября 1962 г., где речь шла о маневрах НАТО Fallex 62, своего рода репетиции условного начала третьей мировой войны. Под ударом оказался министр обороны ФРГ Франц Йозеф Штраус, которого автор статьи Конрад Алерс, по сути, обвинил в неспособности ФРГ отразить предполагаемую ядерную атаку СССР. В ночь на 26 октября редакция Spiegel и квартиры нескольких сотрудников подверглись обыску, Алерса арестовали и обвинили в госизмене – так же, как и двух редакторов и главного редактора Рудольфа Аугштайна. Это вызвало острую реакцию граждан, демонстрации и митинги не только в ФРГ, но и за границей. В итоге министр обороны ушел в отставку, а журналистов освободили – но Аугштайн вышел на свободу только в 1963 г.

Дело Голунова могло бы стать уникальным, наверное, с точки зрения влияния на действия российской власти – ведь массовые протесты действительно привели к освобождению журналиста. Да, у него в крови и на смывах с рук не было следов наркотиков – как не было их у Оюба Титиева, в машине которого якобы нашли коноплю. Однако, в отличие от Ивана, Оюба это посадить не помешало.

Главный же вывод из истории простой: судьба прессы и журналистов, вся их сила и влияние заключаются в обществе и держатся только на общественной поддержке. Безусловно, из этой истории и общество, и журналистика выйдут сильнее, чем они были. И эту энергию, безусловно, система могла бы кооптировать, сделать частью нового имиджа власти. Но важно понимать, что даже такие громкие дела, как убийство колумниста The Washington Post Джамаля Хашогги, на самом деле не несут критических угроз странам с жесткими политическими системами, предполагающими высокую концентрацию власти, вроде Саудовской Аравии или России. Однако именно в этой жесткости и опоре на силовой аппарат, дающей кажущуюся стойкость власти, и состоит на самом деле ее слабость. Ведь она предполагает, что любые изменения могут быть чисто имитационными, а это снижает адаптивные способности политической системы, не позволяя руководству страны менять группы поддержки и проводить радикальные реформы полиции и судебной власти, которые нам так нужны.

Однако трансформация медиа неумолимо приводит к снижению значения телевидения, на котором выстроена вся политическая система. «Публичный спектакль» на глазах превращается в «арену», на которой новые поколения могут дать волю чувствам и эмоциям, реализовать воспитанные новыми интерактивными медиа привычки к активному участию в событиях. Впрочем, если руководствоваться предыдущим опытом, наши перспективы неутешительны. Во-первых, традиционной реакцией на политический кризис, и не только в России, часто становятся военные действия, что позволяет переключить внимание общества и опереться на национал-суверенные ценности, сплачивающие людей вокруг лидера. Во-вторых, что самое грустное, борьба за свободу слова и против цензуры, за свободу доступа к информации и коммуникации – почетное и важное дело, но нам было бы лучше, как многим другим странам, уже побороть эти «детские болезни» и думать о глобальных проблемах – например, о том, как спасти планету в эпоху климатических перемен, которые угрожают всем нам и грозят, в частности, сделать Петербург столицей подводного туризма, возможно, уже в этом веке.

Автор — президент Ассоциации интернет-издателей, завкафедрой новых медиа и теории коммуникации факультета журналистики МГУ.