Исключение Нюты

Которую неделю не утихают страсти вокруг 43-го избирательного округа Москвы. На выборах в Мосгордуму, которые пройдут в сентябре 2019 г., там сталкиваются две особо резонансные кандидатуры: учредитель фонда помощи хосписам «Вера» Нюта Федермессер и юрист Фонда борьбы с коррупицей Любовь Соболь. О бывшем лидере московского «Яблока» Сергее Митрохине в данной коллизии вспоминают, мягко говоря, нечасто.

Во взрывной полемике вокруг этого конфликта сталкиваются две обобщенные гражданские позиции: условно – противостояние «благотворительности» и «политики». Одни считают, что представитель непартийной и неполитической гражданской инициативы имеет такое же право выдвигаться в депутаты, как и собственно политический актив. Другие, наоборот, настаивают на том, что Дума, хотя бы и городская, есть место именно для политиков, для политической работы и борьбы. В наиболее резкой форме ситуация описывается конспирологически: в округе, известном оппозиционными настроениями, против борца с коррупцией специально выдвигают человека с безупречным авторитетом и при этом подчеркнуто аполитичного. Нюта в этой схеме представляется частью политического вооружения власти – почти пассивным элементом известной политтехнологии, не отличающейся этикой, но проверено эффективной. Здесь же нам напоминают, что Нюта и сама по себе не может считаться фигурой вовсе политически не ангажированной – и по должности, и по участию в политически аффилированных «общественных» структурах.

Однако в этом противостоянии есть один весьма специфический момент. Тот факт, что Соболь представляет собой политическую оппозицию как таковую, не вызывает сомнений. Однако вовсе не очевидно, что Федермессер может быть в этих спорах олицетворением неполитической гражданской инициативы в ее конкуренции с политикой в обычном смысле слова. Скорее наоборот – все, что связано с таким совершенно особым, исключительным явлением, как организация и поддержка хосписов, правильнее вообще вынести в отдельную категорию. Возможно, это дело вообще нельзя ставить в один ряд не только со всей благотворительностью, но и с той ее частью, которая так или иначе связана с проблемами негосударственной медицины, даже если речь идет о спасении безнадежных больных. Хосписы – ситуация запредельно критичная, и если что-то здесь можно реально сделать, вопрос даже о политической сделке решается совершенно иначе. Точнее, не решается, а вовсе не обсуждается. Если ей без этого нельзя – пусть делает. Чего бы мы ни подозревали за кадром.

Все, так или иначе дающие понять, что здесь мы имеем дело с околополитическим разменом, аккуратно обходят опасную тему «предложений, от которых нельзя отказаться». Все прекрасно понимают, как делается такого рода политика, как политический нейтралитет вдруг оборачивается доверенными лицами и проч. Но если эти обстоятельства, пусть даже гипотетические, не сбрасывать со счетов, сразу возникает вопрос о том, что не будет сделано, если человек от такого размена откажется. Что не будет сделано для людей, умирающих от рака в сопровождении нашей государственной медицины, столь же бесплатной, сколь и гуманной. И не для обобщенной категории «смертельно больных», а для конкретных людей, оказавшихся в худшей из всех мыслимых ситуаций, связанных с экстремальным страданием и обреченным уходом из жизни.

Логика критиков известна: вы делаете локальное дело, но при этом отбираете место и политические возможности у людей, которые намерены менять политику в целом, и в том числе решать системные проблемы отечественной медицины, за бешеные бюджетные деньги зареформированной до состояния, близкого к развалу. При этом Федермессер и ей подобным дают понять, что им остается либо кидаться в политику, либо закрыться в своих проектах и не мешать активной и регулярной политической жизни, тем более в качестве цинично используемого инструмента власти.

Однако в этой схеме нашему политическому активу и самому могут быть предъявлены специфические претензии. Это вы так «боретесь с режимом», что таким людям, как Федермессер, не остается ничего другого, как решаться на политические сделки ради продолжения дела, которому они служат. Разговоры о том, что противостояние с режимом есть личное дело каждого, в данном случае не проходят. Участие в самой этой дискуссии «благотворительность vs политика» уже представляет собой политическое действие. И тогда каждому, явно или подспудно осуждающему позицию Федермессер, может быть адресован вопрос: а чем вы лично поступились в своей все же достаточно умеренной оппозиционности, что смягчило бы остроту выбора для тех, кто создает хосписы? От Федермессер требуют пожертвовать частью ее дела ради общего дела политической фронды, но при этом мало кто из теоретизирующих участников дискуссии готов жертвовать своими позициями в истеблишменте ради общего дела утверждения прогрессивной политики, во имя победы сил добра и света.

Все эти рекомендации доносятся, прямо скажем, не из леса и не из окопов. И касаются темы, не допускающей никаких смягчений. Один известный аналитик завершил заметку о «проблеме Нюты» словами: «Россия, слава богу, еще не при смерти». После такого изящного закругления темы в пору было задуматься о ее действительном смысле – и, возможно, переписать весь текст.

Далее оказывается, что во всей этой дискуссии, часто зубодробительной, люди доброй воли, как водится у нас, яростно полемизируют друг с другом, но при этом власть как одну из составляющих конфликта выносят за скобки. Типичный случай, когда крылья оппозиции сражаются между собой, забывая о том, оппозицией чему они являются. Власть в этом раскладе представляется чем-то несдвигаемым и невменяемым (как будто не было Екатеринбурга). Зачем говорить о цинизме власти в брутальном политическом использовании моральных авторитетов, если это «и так ясно» и «изменить ничего нельзя»? Но именно потому, что данная позиция принимается по умолчанию, она и сохраняется в девственной чистоте и непревзойденной действенности. Уже многократно заявлено, что решение, принимаемое Федермессер, поддерживает известную политическую технологию и даже позволяет ей победно развиваться. Но почти не говорится о том, что успеху и развитию этой технологии гораздо больше помогает отсутствие ее острой и массированной критики как дела якобы пустого и безнадежного. Все, кому очевидно, что подобные технологии являются вопиющим проявлением слабости власти, вынужденной решать свои электоральные проблемы, прячась за спины создателей хосписов, не считают нужным об этом говорить за самоочевидностью фактов и выводов. Но все, для кого это вовсе не очевидно и кто об этом даже не подозревает, так и остаются в святом неведении, поскольку знающие люди об этом молчат, зато взахлеб спорят между собой о границах сложного компромисса и простого коллаборационизма.

Это общая проблема. В недавнем скандале на ТВ все тут же обратили внимание на слово из четырех букв, которое ненароком услышал ребенок. (То, что ребенок вообще играет в свои детские игрушки под звуки этой взрослой токсичной передачи, криминалом не считается.) Но почти никто не обратил внимание на единственную фразу, вызвавшую эту истерику идеологической беспомощности начинающего ведущего и его заканчивающего куратора. Там всего-то было сказано: «А вы считаете, что голодомора не было?» Вся дальнейшая дикая эскалация скандала была вызвана паническим ужасом человека, вдруг обнаружившего, что сказать ему абсолютно нечего и миссия практически провалена. Так известный литературный герой «обыграл» в шахматы одноглазого любителя. Вся эта пропаганда построена на постоянном купировании критически опасных тем и нерешаемых идеологических задач. И на том, что критику этого апофеоза грубости и цинизма можно быстро отвлечь от действительно убийственных сюжетов простой нецензурщиной. Человек откровенно запаниковал перед камерой, тут же сам себя испугался, вдался в оправдание собственного хамства, а теперь сидит и радуется, что ему, кроме «жопы», в этом провале ничего не инкриминируют. Да еще смягчают анекдотами про Кая, которому Снежная королева поручила собрать из четырех известных букв слово «счастье».

Автор — директор Центра исследования идеологических процессов