Мы и генетически модифицированные ценности

Регулярно звучат предложения изучить, выявить или изобрести ценности, которые характерны и уникальны для каждого общества, обращаясь при этом к биологии и генетике. В этом смысле очередная инициатива с призывом к масштабной дискуссии о ценностях, «генетически присущих российскому народу» (это слова академика РАН правоведа Талии Хабриевой), вполне в тренде и отвечает духу времени – население ищет на этикетках фразу «не содержит ГМО», президент заявляет о загадочном сборе «биологического материала» жителей России, а услуга по проведению теста ДНК на этническое происхождение набирает популярность (и тогда самый радикальный националист с удивлением узнает о своем «африканском происхождении»). Однако популистские заигрывания с темой генетики, обоснованные благородной целью консолидации общества и формирования национальной идентичности, не так безобидны, как кажутся.

В советские времена немалой популярностью пользовалось представление, согласно которому принадлежность человека к национальному сообществу определяет свойства его личности, национальный характер. Пресловутый пятый пункт в анкете не позволял об этом забыть – «не та этническая принадлежность» могла закрыть дорогу в вуз или на работу (масштаб распространенности подобной дискриминации остается предметом спора). По мере развития этносоциологической науки в стране и приближения к концу советского периода стали укрепляться представления о том, что принадлежность к нации инструментальна, т. е. в первую очередь определяется общими интересами людей и/или конструируется элитами, а не дается фактом рождения.

Сейчас доминирует позиция, согласно которой национальная идентичность – это сложная, многомерная конструкция, привести которую к единообразным представлениям в массовом порядке невозможно, тем более насильно. Именно поэтому наши сограждане до сих пор не понимают смысл праздника День народного единства, который, по идее, должен отвечать на вопросы, кто мы есть и в чем наше единство, и их трудно в этом упрекнуть.

По данным опросов «Левада-центра», жители России в большей или меньшей мере одновременно ощущают себя и ее гражданами (общенациональная идентичность), и русскими и/или, например, татарами (этническая), и жителями своего города и региона (территориальная), а также женщиной или мужчиной (гендерная). Этот список можно продолжать до бесконечности. Более того, эта самоидентификация всегда динамична, поэтому назначать универсальные, предписанные признаки народу бессмысленно. Они такими не будут, изменяясь в ходе исторического процесса, смены поколений, идеологий и т. д.

В конце 1980-х гг., когда мы начинали изучение общественного мнения, для жителей нашей страны была важна советская идентичность – большинство ощущало себя «советскими людьми». После распада СССР население все чаще стало причислять себя к «гражданам России» (замечу, что термин «россияне», введенный при Борисе Ельцине, до сих пор трудно приживается и не всеми принимается как единый маркер всех граждан России вне зависимости от их этнической и религиозной принадлежности – а согласно переписи 2010 г. в России проживают представители более чем 190 национальностей). Параллельно укреплялась православная идентичность: если в 1989 г. к православным себя причисляли порядка 20% жителей России, то в 2019 г. – более 70%.

Из этих данных видно, что идентичность создается не на основе «генетических ценностей». Поэтому не получится сформулировать на их базе «единую идеологию» (или «национальную идею», активная фаза поиска которой фиксировалась в начале нулевых). Надо помнить, что в российской Конституции есть статья 13, запрещающая единую государственную идеологию, правда, 42% наших сограждан Конституцию никогда не читали, чем создатели идеологий, видимо, думают воспользоваться.

И все же идентичность не существует в отрыве от ценностей, именно на их почве происходит процесс самоопределения как отдельного человека, так и нации в целом. Население регулярно слышит критику «европейских ценностей» в СМИ, которая помогает отделять «нас» (декларативно уважающих «традиционные ценности») от «них» (слишком толерантных). Да и «особый российский путь» (по сути – национальная идентичность) из спора западников и славянофилов ассоциируется в первую очередь с «несоответствием ценностей и традиций России и Запада». Неудивительно, что каждый второй совершеннолетний житель России (48%) в апреле 2017 г. считал, что у страны «особый исторический путь».

Попытка найти особые ценности у жителей России – еще одна доска в забор, ограждающий «своих» от «чужих», которых у наших сограждан, судя по результатам опросов, и без того предостаточно. 81% жителей России в ноябре 2018 г. были согласны с мнением, что «у страны есть враги», и это чувство осажденной крепости, возникшее после присоединения Крыма, практически не меняется последние пять лет. Более того, те, кто вчера был «своим» и разделял общие ценности, завтра может стать «чужим», эта амбивалентность значений «своего – враждебного» и возможность перемены знаков является важнейшей характеристикой «человека лукавого» в понимании социолога Юрия Левады. Негативная динамика отношения к Украине более чем показательна.

Концентрация на мировоззренческой унификации общественной жизни снижает внимание к ее деталям. Конфликт вокруг строительства храма в Екатеринбурге – пример, когда городская идентичность (и сквер как ее символическое выражение для части горожан) на данный момент становится важнее всех остальных. Кому-то удобнее эти региональные идентичности и их конфликтные проявления не изучать (существенных исследований в регионах – единицы, хотя история с тем же храмом старая), а списать все на «неправильные ценности» протестующих и т. д. Но для такой большой страны, как Россия, региональное часто становится важнее, чем общее, а почему так происходит – предмет для серьезных исследований. Нам еще только предстоит дать целостную научную картину «российской национальной идентичности». И делать это придется с опорой не на генетику или идеологию, а на глубокие исследования общества и его культуры.

Автор — ведущий научный сотрудник «Левада-центра»