Нереабилитированные и заархивированные

В марте по СМИ прокатилась важная для всех историков и интересующихся новость: петербуржец Дмитрий Остряков, в сентябре 2018 г. обратившийся в ФСБ с запросом о рассекречивании дела адмирала Александра Колчака, сообщил, что получил ответ: ФСБ «в установленном порядке» уже все рассекретила. Но к материалам дела никого не допускает, поскольку адмирал еще не реабилитирован.

Тут все странно. Во-первых, согласно закону об архивном деле личная информация автоматически перестает быть секретной по истечении 75 лет с момента смерти человека. Так что несекретными бумаги Колчака должны быть уже 25 лет. Казалось бы, приходи в читальный зал Центрального архива (ЦА) ФСБ на Кузнецком, 22, и заказывай, получай, читай.

Во-вторых, что, собственно, рассекретила ФСБ? Разве, прежде чем казнить адмирала, кто-то его судил? Военно-революционный комитет постановил: «Именем революции: пли!» А не осужденного разве можно реабилитировать или не реабилитировать? Однако Забайкальский окружной военный суд в 1999 г. отказал Колчаку в реабилитации, а Верховный суд в 2001 г. отказ подтвердил.

Одних только жертв политических репрессий, не реабилитированных по тем или иным причинам, в России сотни тысяч. Немало, очевидно, и нереабилитируемых – тех, кто совершал реальные преступления против государства, за которые прощения нет. Вместе с тем их дела – ценнейший исторический источник. И как же можно на основании нереабилитированности не выдавать их историкам?

И это не единственный кейс – вот, например, мой. Готовя к изданию книгу Бориса Меньшагина, бывшего бургомистра оккупированного немцами Смоленска, я запрашивал в ЦА ФСБ его следственное дело. Его вину – предательство в условиях войны – никто никогда не оспаривал. Но его осуждение сопровождалось таким количеством юридических и процессуальных нарушений и передержек, что, на мой взгляд, остро нуждается в частичном, но восстанавливающем справедливость пересмотре. По всем признакам он подлежал амнистии по указу Президиума Верховного совета СССР от 17 сентября 1955 г., в котором явка с повинной должна была рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство, а максимальный срок наказания ограничивался пятью годами ссылки.

Сегодня вопрос уткнулся в искусственную проблему доступа к делам нереабилитированных лиц – в упорное нежелание архивов ФСБ выдавать такие дела. Отказы происходят с незавидным постоянством и автоматизмом. При этом и архивы, и суды (а уже были случаи оспаривания в суде) ссылаются на п. 5 совместного приказа Минкультуры, МВД и ФСБ от 25 июля 2006 г. № 375/584/352. Там сказано, что на обращения граждан по поводу доступа к материалам нереабилитированных лиц можно получить лишь «справки о результатах пересмотра» (но чаще всего не выдают даже их).

Аргументация таких типовых отказов лукавая и недобросовестная. И дело не в том, что тройственный формат с Минкультуры бюрократически устарел: архивное российское ведомство уже давно не при Минкультуры, а при президенте России. Лукавство в другом: юридическим основанием для отказа заявителю может быть только федеральный закон, но никак не подзаконный акт (приказ, распоряжение и т. д.). Закон о реабилитации жертв политических репрессий распространяется только на реабилитированных, а закон об архивном деле не содержит ни специального запрета, ни особого разрешения на ознакомление с делами любых репрессированных независимо от того, реабилитированы они или нет. Так что сам по себе факт нереабилитированности юридически ничтожен и помехой быть не должен.

А что не запрещено, то разрешено, не так ли? Нет.

В указанном архивистами ФСБ положении читаем указанный п. 5: «Настоящее положение не регулирует вопросы доступа к материалам уголовных и административных дел в отношении лиц, которым отказано в реабилитации, или к делам, которые еще не пересмотрены в установленном законодательством Российской Федерации порядке».

Большинство дел нереабилитированных лиц процессуально проходило не через суды, а через военные трибуналы или особые совещания при НКВД/МГБ и т. д. (так называемые ОСО) – так было и с Меньшагиным. Но сами ОСО давно признаны неконституционными органами, так что принятые ими решения уже по этой причине априори незаконны, а отстаивание правомочия их приговоров – юридический анахронизм и юридический нонсенс.

Вывод: в действующем российском законодательстве нормы, регламентирующей отказ в выдаче архивных материалов по признаку реабилитированности или нереабилитированности физических лиц, не существует.

Этот вывод согласуется и с практикой. Так, фундаментальный трехтомник 2015 г. о генерале Андрее Власове, личности в коллаборационистском контексте куда более одиозной, чем Меньшагин (и, разумеется, нереабилитированной), спокойно опирается на следственное дела Власова, щедро цитирует его и другие материалы из ЦА ФСБ. Решающим в этом прорыве было, конечно, участие в проекте Андрея Артизова и Василия Христофорова – в 2015 г. двух первых лиц в архивном деле соответственно государства и ФСБ.

Но никакого ограничительного грифа на трехтомнике нет. Этим я хочу подчеркнуть лишь то, что сделанное для генерала Власова «исключение» на самом деле, т. е. де-юре, не номенклатурная привилегия архивного начальства и тем более не нарушение кодексов, а самое что ни на есть законное правило. А вот письма архивистов ФСБ про «тройной приказ с пятым пунктом» – самое настоящее запудривание мозгов. Истинное назначение приказа и положения в другом: пользуясь мутностью формулировок, преобразовать законные несекретность и доступность де-юре в незаконные секретность и недоступность де-факто, защитить недобросовестное и внезаконное следствие от исследовательского внимания и создать не предусмотренный законом барьер между историками-исследователями и ведомственными архивами.

Но, во-первых, инструментарий этот, повторюсь, не прописан в законе и лукав. Во-вторых, в контексте исторической науки и в свете недостаточной изученности оккупационных режимов и коллаборационизма воздвигать перед их исследователями искусственные преграды весьма неразумно. И в-третьих, даже в специфическом контексте российской исторической политики такая закрытость доступа к делам коллаборационистов создает ощущение когнитивного диссонанса на государственном уровне. Все равно как если бы Израиль держал под замком материалы следствия и суда, например, над Адольфом Эйхманом.

Впрочем, одного уже сложившегося на практике верховенства подзаконного акта над законом достаточно для того, чтобы просить Минюст отозвать регистрацию тройственного приказа. Правда, он уже был предметом и юридической полемики, и даже судебного разбирательства, причем Верховный суд всегда вставал на сторону соавторов приказа. Так что, наверное, целесообразнее бороться не за отмену, а за полную замену приказа, радикальную его переработку экспертами (историками и архивистами), например, под эгидой президентского Совета по правам человека.

Думаю, что тем, кто регулярно работает с архивами и сталкивается с подобными историями, пора объединиться в профессиональную ассоциацию. Сейчас архиву легко победить в суде отдельного читателя, но к профессиональному объединению (условное название – Ассоциация читателей архивов), которое ставило бы перед собой задачу защищать права и интересы читателей архивов и публикаторов по всему спектру проблем, я уверен, отношение было бы иное. А как только возникнет – в рамках закона и к обоюдной пользе – подлинное состязание его интерпретаций, тогда и архивы, глядишь, откажутся от запудривания мозгов. Оно, уверен, и самим архивам обрыдло.

Автор — историк