Кто стоял за мятежом левых эсеров

Выступление левых эсеров против большевиков, произошедшее 6–7 июля 1918-го, – одно из самых загадочных и противоречивых событий революции, как раз в тот момент плавно перераставшей в Гражданскую войну. Что двигало инициаторами этого воистину очень странного мятежа, кто за ним стоял – и стоял ли кто-нибудь? Самые известные на сегодня работы о событиях тех дней – монография 1971 г. историка Леонида Спирина «Крах одной авантюры» и книга историка-эмигранта Юрия Фельштинского «Большевики и левые эсеры», вышедшая в 1985 г. в издательстве YMCA-Press в Париже под редакцией Александра Солженицына.

Спирин был приверженцем традиционных взглядов, сформировавшихся в советской партийной науке. «Провокаторы хотят втянуть Россию в войну», «Подготовка разгрома мятежников», «Логический конец авантюры», «Партия обреченных» – названия глав в его книге говорят сами за себя.

Фельштинский же выступил антагонистом по отношению к маститому советскому автору. Как отметили составители сборника «Левые эсеры и ВЧК», «позиция Фельтшинского представляет собой как бы зеркальное отражение позиции Спирина: если последний исходил из правильности большевистской политики, то первый считал, что большевики вообще правыми быть не могут». Фельтшинский чуть ли не первым попытался обосновать точку зрения, согласно которой ВЧК во главе с Феликсом Дзержинским выступила коллективным провокатором: якобы зная о готовящемся левыми эсерами покушении на немецкого посла Мирбаха, шеф ВЧК не только ему не воспрепятствовал, а, напротив, сделал все, чтобы покушение совершилось, тем самым подтолкнув левых эсеров к выступлению.

Партия левых социалистов-революционеров (интернационалистов) возникла как самостоятельная политическая сила 19 ноября 1917 г. Это произошло спустя несколько недель после того, как представители левого крыла эсеров, оставшиеся вместе с большевиками на историческом II съезде Советов в ночь с 25 на 26 октября, были исключены из эсеровской партии. Тогда левые эсеры в полной мере разделили с большевиками коллективную ответственность за взятие власти Советами. Семь левых эсеров были наркомами, двое лидеров партии (Прош Прошьян и Владимир Карелин) вошли (наряду с Лениным, Троцким и Сталиным) в Исполком СНК. Еще один лидер эсеров – Мария Спиридонова по сути была вторым человеком во ВЦИК Советов после Якова Свердлова, вторым человеком в ВЧК после Дзержинского – левый эсер Вячеслав Александрович. Разногласия левых эсеров с большевиками начались в конце февраля 1918 г. 23 февраля на заседании ВЦИК они проголосовали против подписания Брестского мира с Германией, а затем, на IV Чрезвычайном съезде Советов, выступили против его ратификации. Другой причиной разногласий стал поворот к антикрестьянской политике: ВЦИК утвердил декреты Совнаркома о продовольственной диктатуре и комбедах вопреки возражениям левых эсеров. На апрельском II съезде ПЛСР экс-нарком юстиции Исаак Штейнберг заявил: «Раз мы идем к власти, мы должны идти к власти». Там же было принято решение о начале «интернационального террора», а III съезд левых эсеров постановил, «чтобы партия... выпрямила линию советской политики».

Отправной точкой мятежа стало открытие V Всероссийского съезда Советов 4 июля 1918 г. в Большом театре. По замыслу большевиков главным вопросом в повестке съезда был вопрос о принятии Конституции, которую левые эсеры расценивали как ущемляющую избирательные права крестьян.

Но левоэсеров судьба Конституции интересовала далеко не в первую очередь. Делегаты ПЛСР выступали против всей большевистской внешней и внутренней политики: главный спикер партии Борис Камков, полемизируя с Лениным, даже пригрозил «выбросить вон за шиворот» из деревни продотряды и «ваши комитеты бедноты». Одновременно с этим левые эсеры намеревались в корне изменить ситуацию с «похабным» Брестским миром. Главной мишенью для левоэсеровских ораторов стал германский посол граф Мирбах – Камков, как писал потом освещавший работу съезда репортер Константин Паустовский, «подошел почти вплотную к ложе, где сидел Мирбах, и крикнул ему в лицо: «Долой немецких оккупантов! Долой Мирбаха!» <...> Мирбах сидел невозмутимо, не вынув даже монокля из глаза, и читал газету». Уйдя из театра, левые эсеры провели демонстрацию, скандируя: «Долой империалистов и соглашателей!», «Долой Мирбаха!», «Да здравствует мировая революция!» Одновременно шла подготовка убийства Мирбаха. Как расскажет в марте 1921 г. исполнитель убийства Яков Блюмкин (его слова записал историк Борис Козьмин), еще 4 июля он узнал в ЦК партии о намерении организовать покушение и предложил в исполнители себя и своего друга Николая Андреева. ЦК согласился, зафиксировал Козьмин.

Утром в день покушения Блюмкин посвятил в план Александровича, потребовав поставить печать ВЧК на подложном удостоверении Блюмкина и дать автомобиль. Александрович, противник покушения, из соображений партийной дисциплины подчинился. Около 14 часов к германскому посольству в Денежном переулке подъехал легковой автомобиль № 27-60, принадлежавший ВЧК, из которого вышли два человека и направились в приемную, где ожидали своей аудиенции у немецкого посла немногочисленные посетители. Как записал Козьмин, «в рассказе Блюмкина о самом убийстве было несколько интересных, не известных ранее деталей. Он усиленно подчеркивал полную растерянность чинов посольства после выстрела и счел необходимым опровергнуть рассказы о том, что Мирбах был убит не им, Блюмкиным, а Андреевым».

При бегстве из посольства Блюмкин был ранен в ногу охраной. Вероятно, Андреев мог использовать для перевязки раны свою одежду. «После убийства Мирбаха Карелин у Смоленского рынка встретил мчащийся автомобиль. Сидевшие в нем два полуголых человека в упоении что-[то] кричали и махали шапками. Это были торжествовавшие победу Блюмкин и Андреев», – записал Козьмин слова члена ЦК Владимира Карелина.

Фельштинский утверждает, что никаких документов, подтверждающих причастность ЦК ПЛСР к организации убийства Мирбаха, нет. На самом деле таких документов более чем предостаточно, и никто из самих левых эсеров никогда не ставил роль ЦК в этом деянии под сомнение. Все они опубликованы в сборнике документов и материалов «Партия левых социалистов-революционеров», подготовленном РГАСПИ.

Но и советские историки лукавили. После досконального изучения всего комплекса документов архива ЦК ПЛСР в РГАСПИ можно со всей уверенностью утверждать: нет никаких оснований вплоть до июльского конфликта говорить о том, что левые эсеры якобы готовили восстание против большевиков. В ходе дискуссии, инициированной Фельтшинским на страницах «отечественной истории» в 1992 г., Анатолий Разгон и Лев Овруцкий также пришли к выводу, что так называемый мятеж «не был ни контрреволюционным, ни антисоветским, ни антибольшевистским».

Но если мятежа не было, что же это было? В июле левые эсеры активно формировали «Штаб обороны партии», в который вошли представители ЦК Дмитрий Магеровский и Владимир Зитта, бывший прапорщик Юрий Саблин, начальник Боевого отряда ВЧК матрос Дмитрий Попов и все тот же Блюмкин – такой состав штаба приводил в своих показаниях в 1921 г. Попов. И обороняться они, судя по воспоминаниям, собирались не от большевиков, а от немецких агентов и вооружаемых ими военнопленных. В 1921 г. Карелин заявлял, что германские спецслужбы в 1918 г. устроили форменную слежку за его соратниками. Об украденных из квартиры документах писал левый эсер Сергей Мстиславский.

Левые эсеры просчитывали разные варианты развития событий – например, заранее обзавелись фальшивыми паспортами для перехода на нелегальное положение. Мстиславский рассказывал, что утром 6 июля в помещении ЦК казначей партии Лазарь Голубовский изымал архив, опасаясь налета большевиков на помещение ЦК. Была тщательно подготовлена финансовая база. Так, Александрович передал ЦК ПЛСР 544 000 руб. Член коллегии комиссариата внутренних дел Союза коммун Северной области Ярустовский сообщил на следствии, что Прошьян перед восстанием получил 5 млн руб. и переправил их в ЦК.

Если с финансовым обеспечением заговора было все в порядке, то с военной силой обстояло сложнее. Главной опорой партии считался «спецназ» ВЧК под командованием Попова, численность которого не превышала 1000 бойцов, ранее участвовавших в гражданской войне в Финляндии. 8 апреля отряд передали в ведение ВЧК, вплоть до 6 июля шло его переформирование. Костяк составляли революционные матросы. Отряд имел артдивизион из двух батарей, два бронеавтомобиля «Гарфорд», бомбометы, конную и пулеметную команды.

Несмотря на присутствие в Москве своего рода эсеровской гвардии – «Отряда особого назначения дружины Всероссийской Боевой организации» и малочисленных районных дружин, левоэсеровское руководство понимало ограниченность своих сил. Чтобы пополнить отряд особого назначения, в Москву из Петрограда вызвали 80 дружинников Петроградской Боевой организации – они добрались до Москвы, но были разоружены в районе Рождественского бульвара. Из Твери, Ярославля и Сормова прибыло всего по несколько боевиков. Левые эсеры надеялись привлечь в свои ряды части московского гарнизона. Но на деле к ним присоединилось совсем небольшое число солдат из 1-го Московского советского полка имени 1-го марта и 16-го летучего боевого отряда особого назначения. Командиры частей Иван Мамайлов и Яков Винглинский не выразили горячего желания присоединиться к выступлению. Не удалась и попытка распропагандировать и привлечь на свою сторону латышских стрелков.

Но руководители «Штаба обороны партии» были готовы пролить кровь – свою и чужую. Этим объясняется срочное затребование Поповым от Московского военного комиссариата 2 июля 1918 г. 20 штук санитарных носилок, 40 больших и 23 малых лубков, хирургических инструментов (зондов, зажимов, скальпелей, пинцетов и т. д.).

После того как в полном соответствии с решениями двух партийных съездов Блюмкин и Андреев убили Мирбаха, руководители левых эсеров согласились, чтобы Спиридонова отправилась на съезд Советов для заявления о принятии ее партией ответственности за убийство посла. Как только она с трибуны изложила мотивы теракта, фракция коммунистов внезапно удалилась из Большого театра под предлогом фракционного совещания, а все прочие делегаты оказались в положении заложников. В ответ левые эсеры арестовали Дзержинского, председателя Моссовета Петра Смидовича, заняли здания ВЧК на Лубянке, Центрального телеграфа на Мясницкой.

Но сам «Штаб обороны партии» фактически бездействовал. Ключевое слово здесь – «оборона». Левые эсеры с самого начала нацеливались на вялотекущий переворот и не были психологически настроены на решительные действия (за исключением отдельных фигур вроде Прошьяна). Наступательных операций они не предпринимали, так как не считали свое выступление направленным на вооруженное свержение правящей партии и расценивали его как самооборону. В опубликованной в харьковской газете «Борьба» 31 января 1919 г. статье Карелин подчеркивал оборонительный характер действий левых эсеров в Москве: «После ареста всей фракции левых эсеров V съезда было отпущено несколько десятков большевиков – делегатов съезда, задержанных нашими патрулями на улицах. Было задержано только несколько видных большевиков для обеспечения неприкосновенности наших арестованных товарищей».

Воспользовавшись пассивностью мятежников, большевики перешли к активным действиям. Московскому гарнизону они не доверяли и срочно вызвали в Кремль комиссара латышской дивизии Карла Петерсона, наркома юстиции Петра Стучку и влиятельного латыша Карла Данишевского, которому вместе с начдивом Иоакимом Вацетисом поручили подавить мятеж. В Кремле привели в боеготовность охранявший Совнарком 9-й латышский полк. В помощь латышам придали комендантские караульные части, Образцовый полк, красных курсантов, отряд интернационалистов (немцев и венгров) под командованием Белы Куна.

Говорить о бескровном характере мятежа нельзя, но число жертв было невелико. Бои в Москве продолжались несколько часов, часть «поповцев» сложила оружие. Опытные боевики под прикрытием бронемашин вывели партийное руководство в район Курского вокзала, где намеревались захватить подвижной состав, но этот план не удался, так как латыши перекрыли пути. Бросив в районе вокзала два орудия, бронеавтомобиль, около 300 «поповцев» ушли из Москвы по Владимирскому шоссе. Вскоре их удалось заблокировать в имении Севрюгина, после короткого боя они сдались. Попову и Саблину удалось скрыться.

Уже 7 июля для расследования событий была создана Особая следственная комиссия во главе с наркомом Стучкой, а Дзержинский написал заявление об отставке «ввиду того, что я являюсь несомненно одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха». Большая часть из 517 задержанных левых эсеров и сочувствующих была спустя несколько дней освобождена, достаточно быстро освободили и 444 пленных «поповцев».

Вечером 7 июля, после непродолжительного, но кровавого боя, была разоружена Петроградская боевая организация левых эсеров. Там левоэсеровские дружинники числом до 600 человек располагались в бывшем Пажеском корпусе напротив Гостиного двора. Получив из Москвы указание покончить с левыми эсерами, председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий отдал приказ занять их помещение, «дабы тем самым предотвратить возможность с их стороны какого бы то ни было выступления». Как и в столице, решающую роль в Питере сыграли латыши, а их помощниками оказались китайцы, рекрутированные из числа строителей Мурманской железной дороги!

Все задержанные в Питере также были вскоре освобождены, а дело в отношении них закрыто. В сентябре Стучка освободил последних арестантов, доведя до суда лишь двух из них – Спиридонову и Саблина. 27 октября трибунал приговорил их к одному году заключения, а уже 29-го числа они были амнистированы ВЦИК. Блюмкина и Андреева трибунал приговорил к трем годам заключения заочно, а Попова объявил «врагом трудящихся, стоящим вне закона», подлежащим при поимке расстрелу (что и произошло в 1921 г.). И только 13 «поповцев», включая Александровича, были расстреляны, причем уже 7 июля. Решение о казни было принято ВЧК.

Начавшиеся одновременно белогвардейские выступления в Ярославле и Муроме и события в Москве и Петрограде не были связаны друг с другом, а имели прямо противоположную направленность. На Волге с оружием в руках защищали власть Советов, помогая большевикам сражаться с мятежным полковником Александром Перхуровым, провозгласившим себя «командующим Северной добровольческой армией Ярославского района». Целью ярославских мятежников было свержение Советской власти и продолжение войны на стороне Антанты, а левые эсеры ратовали за возвращение к главному лозунгу Октябрьской революции «Вся власть Советам!», в измене которому они обвиняли своих союзников по Октябрю во главе с Лениным, и призывали к партизанско-повстанческой войне в Украине и других оккупированных Германией территориях, с целью восстановления там Советской власти.

Три десятилетия, потраченные мной на изучение темы, позволяют мне со всей уверенностью утверждать, что никакой «провокации ЧК» с убийством Мирбаха не было. «Романтики революции» – левые эсеры стремились к «выпрямлению», как они говорили, советской внешней и внутренней политики, возвращению к лозунгам Октября взамен пресмыкания перед германским империализмом и натравливания рабочих и батраков на крестьян среднего достатка. Что касается Дзержинского, то его истинная роль остается загадкой. Как рассказывал Блюмкин, разговор с Александровичем накануне убийства происходил в кабинете председателя ВЧК, где спал за ширмой Дзержинский: <мы> «испугались, что он слышал разговор; однако выяснилось, что он крепко спал и ничего не слышал». Но не исключено, что его сон был чуток и убежденный левый коммунист, малая родина которого была оккупирована немцами, просто умывал руки.

Автор — профессор факультета госуправления МГУ им. Ломоносова