Как изменить культуру компенсации морального вреда

Трагедия в Кемерове напомнила нам и о связи между размером компенсаций за причинение телесных повреждений и смерти по неосторожности и рисками возникновения подобных несчастных случаев. Логика здесь чисто экономическая: рациональный субъект рыночных отношений соотносит свои усилия и затраты на соблюдение техники безопасности с потенциальными потерями в случае чрезвычайного происшествия. Проблема низких компенсаций морального вреда в России давно поднимается практикующими юристами и правозащитниками. Они часто присуждаются в настолько ничтожном размере, что не способны сглаживать негативные переживания пострадавших и тем более выполнять превентивную функцию. Недавно судья Верховного суда, председатель Совета судей Виктор Момотов выступил с критикой судебной практики в области морального вреда, которая, по его мнению, все еще находится «одной ногой в советской системе».

Сам институт компенсации морального вреда в нашей стране имеет сложную историю. Этот институт был включен в Гражданское уложение только в 1905 г. Он предусматривал возмещение «нравственного вреда» не только за причинение телесных повреждений, оскорбление, ограничение свободы или соблазнение девицы обещанием жениться, но также и за неисполнение договорного обязательства. Всем этим нововведениям, однако, не суждено было укорениться.

После 1917 г. советская власть заняла резко отрицательную позицию по вопросу допустимости компенсации морального вреда. К концу 1920-х гг. всякая дискуссия по этому поводу затухла, а постулат о чуждости понятия морального вреда духу советского права стал доктринальной истиной. Считалось, что допустимость измерения человеческого достоинства, страданий или боли деньгами – это продукт буржуазной правовой мысли, последствие коммодификации всего и вся в капиталистическом обществе. Другим затруднением для советских юристов была неизбежная судейская дискреция в вопросе размера компенсации морального вреда, которая ставила под сомнение приоритет законодательства как источника советского права, вводила неопределенность в отношения сторон.

Только в постсоветское время институт компенсации морального вреда получил зеленый свет, в новом Гражданском кодексе 1994 г. появился соответствующий раздел. По сути, это вообще было единственное принципиальное новшество в нормах о возмещении вреда (деликтное право), так как в остальном соответствующие положения просто перекочевали из гражданского кодекса советских времен. На этот институт возлагались большие надежды как на эффективный механизм защиты прав личности, особенно в таких массовых делах, как причинение вреда здоровью или лишение жизни. Однако вскоре стало понятно, что этим надеждам не суждено сбыться, так как суды стали присуждать компенсации в явно недостаточном размере.

Какая-то объективная шкала достаточности или недостаточности здесь вряд ли возможна, но в относительной перспективе это заметно в сравнении с тем, во сколько оценивают свои страдания в иске сами пострадавшие. Сумма запрашиваемой компенсаций почти всегда будет снижена судьей при вынесении решения: при хорошем раскладе – на одну треть, а при плохом – в десятки раз. В качестве другой сравнительной шкалы часто ссылаются на практику западных стран, где размеры компенсаций несоизмеримо выше российских, даже со скидкой на разницу в уровне жизни населения.

Если переходить от вопроса, что не так с судебной практикой по моральному вреду, к вопросу о том, как ее изменить, то эксперты высказываются в пользу введения на законодательном уровне тарифов наподобие тех, что действуют, например, в Великобритании. Однако здесь упускается важный момент. Действительно, там директивы Судебной коллегии с рекомендуемыми минимальными и максимальными суммами помогают упорядочить практику по «возмещениям за боль и страдания» (pain and suffering damages), в какой-то мере аналога нашей компенсации морального вреда. Однако разбег между низшей и высшей планкой довольно большой (например, за черепно-мозговую травму легкой степени тяжести – от 1940 до 11 200 фунтов стерлингов), в некоторых случаях минимальной планки вообще нет, т. е. сохраняется широкая судейская дискреция – в этом смысле ситуация не намного отличается от российской. Фиксированные тарифы действуют только по социально значимым делам – возмещение жертвам насильственных преступлений, а также компенсация близким родственникам погибшего от несчастного случая (последняя составляет 12 980 фунтов), но это очень редкие дела и выплаты производятся во внесудебном порядке.

Причина чрезвычайно щедрых компенсаций со стороны британских судов связана скорее не с тарифами, а с особенностями страхования гражданской ответственности за причинение вреда. В этом лежат коренные различия с нашей системой. В подавляющем большинстве случаев ответственность причинившего вред в Великобритании застрахована и, что самое важное, страховая сумма покрывает также и причиненный моральный вред. Возьмем две статистически самые массовые категории дел – вред здоровью при ДТП и несчастный случай (профессиональное заболевание) на рабочем месте. В этих случаях причинение вреда должно быть обязательно застраховано водителем или работодателем, при этом несоблюдение правил об обязательном страховании жестко карается: например, езда без страховки – преступление. Если переходить к менее распространенным бытовым ситуациям – например, вред, случайно причиненный посетителю в магазине, или укус собаки на улице, – то и в этих случаях велика вероятность того, что владелец магазина или хозяин собаки добровольно застраховали ответственность, осознавая риск огромной компенсации. Шанс того, что иск вообще будет подан против незастрахованного ответчика, минимален. Адвокаты по таким делам почти всегда работают за гонорар успеха, поэтому будут искать «глубокий карман» (deep pocket), т. е. платежеспособного ответчика, а если таковой не находится, не возьмутся за дело. Судьи, прекрасно сознавая, что платить в итоге будет не конкретный ответчик, а страховая компания, не экономят и присуждают большие компенсации, их размеры неуклонно растут. Вся система держится на страховании.

Возвращаясь к нашим реалиям: нормы об обязательном страховании автогражданской ответственности и социальном страховании от несчастных случаев на производстве и профзаболеваний прямо исключают моральный вред из объекта страхования, его должен выплачивать непосредственно причинитель вреда. Говорить о распространенности добровольного страхования ответственности за вред, тем более моральный, в России не приходится. Таким образом, российский судья, вынося решение, сознает, что компенсация ляжет непосредственно на плечи ответчика, что может иметь сдерживающий эффект (более того, ст. 1083 ГК, опять-таки унаследованная с советских времен, дает право суду снизить компенсацию с учетом материального положения ответчика). Кроме того, во многих случаях в больших компенсациях с незастрахованного ответчика нет и практического смысла, поскольку статистика исполнения решений даже на незначительные суммы неутешительна.

Значит ли это, что страхование морального вреда – приоритетный вариант решения проблемы? Ответ не столь однозначен. Да, скорее всего, это будет иметь быстрый эффект и суммы компенсаций резко возрастут: если платит крупная страховая компания, а не условный пенсионер-водитель, почему бы не присудить пострадавшему значительную сумму? Но эта система имеет ряд серьезных социальных последствий, которые начали осознаваться в последнее время и в британском обществе. Одним из негативных следствий стало воспроизводство так называемой культуры компенсации (compensation culture), о которой постоянно пишут медиа и говорят политики. Под ней обычно понимается склонность судов присуждать значительные суммы вкупе с готовностью юристов браться за дела на условиях «нет выигрыша – нет гонорара», что стало стимулировать людей обращаться за компенсацией даже очень незначительного вреда здоровью, завышать перенесенные страдания и т. д. Насколько это соответствует реальности – большой вопрос, но данные представления влияют на поведение юристов, страховщиков и обычных граждан. Кроме того, эта система, прекрасно справляясь с функцией компенсации, уже плохо выполняет превентивную роль, поскольку в случае ЧП будет нести потери не конкретный виновник, а его страховая компания. Это может способствовать пренебрежительному отношению к мерам безопасности и повышать риск несчастного случая, что в страховании известно под понятием «моральный риск» (moral hazard). Здесь можно встретить аргумент, что в этом случае контроль берет на себя страховая компания. Однако все, что может сделать страховая компания, – проконтролировать соблюдение формальных требований, изменить повседневную деятельность и установки застрахованных она не в силах. В этом случае мы получим, быть может, более тщательные проверки, чем те, что проводят государственные надзорные органы, но не более того. Ну и, наконец, постепенно пришло осознание, что за эту систему платит в конечном итоге все общество, поскольку страховщики закладывают издержки в цену услуг: растут компенсации – растут цены страховых полисов.

Таким образом, любую реформу системы компенсации морального вреда в России, будь то введение тарифов или страхование ответственности, нельзя считать идеальной – в любом варианте будут свои издержки и ограничения. Одно ясно: это вопрос скорее социальный и политический, нежели чисто юридический, поэтому его необходимо решать в рамках широкой публичной дискуссии.

Автор — научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге