Надо ли защищать оскорбленные чувства

«Матильда» победоносно шествует, а активисты, решительно заявлявшие о своих оскорбленных чувствах, остались без удовлетворения. Случай не первый и, видимо, не последний, а потому имеет смысл попытаться ответить на вопрос, что все произошедшее означает в реалиях современной России.

Еще Аристотель определял оскорбление как выражение пренебрежения в форме, умаляющей честь и тем самым позорящей. Если сама честь состоит в способности обеспечить такое отношение окружающих к тебе или к тому, что ты ценишь, которое ты считаешь соответствующим достоинству этих предметов, то причиняемое поступками и словами оскорбление означает в глазах других людей умаление достоинства. Кроме того, оскорбление болезненно, вызывает чувство стыда, ударяет по престижу и социальным связям. Мы заботимся о сохранении своей чести, избегаем ситуаций, в которых можем быть опозорены, в частности, стремимся не допускать оскорблений в наш адрес, а если нас все-таки оскорбляют, защищаем честь и достоинство всеми доступными способами. Вопрос об оскорблении в конечном счете оказывается вопросом о посягательстве на престиж и статус, его конфликтный потенциал весьма значителен, что оправдывает реализуемую в большинстве стран правовую защиту чести и достоинства. Российский закон защищает, с одной стороны, права и свободы, например, мысли, слова, выражения мнений и убеждений, совести и вероисповедания, а с другой – такой специфический объект, как чувства человека, представляющие собой установки и продолжительные эмоциональные состояния, которые могут испытываться в отношении различных предметов, по разным поводам и в разных ситуациях. Наличие чувств можно приравнять к наличию тех или иных физических, психических или интеллектуальных качеств, различия которых от человека к человеку не образуют различий достоинства как такового. Чувства при этом изменчивы и непостоянны, у разных людей по одним и тем же поводам они могут кардинально различаться, поэтому, имея ясное понимание того, что такое оскорбление чести и достоинства, мы не имеем никакой ясности в вопросе об оскорблении чувств. В самом деле, в основании публичной защиты достоинства лежат представления о сущности человека как такового, так что, защищая достоинство одного человека, в его лице мы защищаем право на достоинство всех людей, в случае же чувств предметом защиты является не право их иметь, а конкретное чувство по конкретному поводу.

Такое совмещение защиты чести и достоинства с защитой чувств и в теории, и на практике двусмысленно. Неприятные чувства в виде обиды, гнева, ревности, раздражения и т. п. могут иметь место и без того, чтобы были нарушены или ущемлены права и свободы испытывающего их человека. Специальная же защита чувств, связанных с религиозными и иными мировоззренческими установками (предусмотренная, например, содержанием ст. 148 УК РФ и ст. 5.26 КоАП РФ), основывается на придании такого рода чувствам особого статуса, для чего я не вижу оснований.

Следует заметить, что защищаются здесь не все без исключения чувства. Во-первых, чувства, связанные с религиозными установками, подлежат защите в случае, если испытывающие их граждане состоят в легально действующих религиозных объединениях, а чувства, связанные с установками мировоззренческими, защищаются при условии, что сами эти установки не противозаконны. Во-вторых, при попытке отдельного человека или группы добиться административной или судебной защиты своих чувств встанет вопрос о ценности их предмета. Доказать такую ценность едва ли удастся не только приверженцам «церкви джедаев», но и представителям религиозных групп, не признаваемых «неотъемлемой частью исторического наследия народов России». Около года назад мировой судья участка № 4 Ленинского района Владивостока Александр Бадеев вынес решение о конфискации и уничтожении религиозной литературы, в том числе текстов Библии в синодальном переводе, у отделения «Армия спасения». Это решение было вскоре отменено, но едва ли мы ошибемся, предположив, что именно иностранное происхождение «Армии спасения» было основанием для игнорирования чувств ее членов. Формальные и реальные ограничения не только нарушают принцип правового равенства, но и превращают вопрос о защите чувств в политический, ведь именно органы власти должны принимать решение, какие чувства и по какому поводу следует считать общественно полезными, а потому подлежащими защите, а какие, напротив, не признавать за чувства вовсе.

Основная проблема защиты чувств состоит в том, что частный характер чувств одного человека требует для их защиты ограничения прав другого. В самом деле, если религиозный радикал испытывает огорчение и возмущение, когда вспоминает, что где-то – возможно, что и очень близко – есть люди, отвергающие существование богов; или когда видит легкомысленно одетую летнюю толпу молодежи, настроенную радоваться жизни, а не сокрушаться; или когда заглядывает в номер Charlie Hebdo; или когда случайно попадает на сеанс «Матильды», – то критически настроенный атеист в то же время испытывает возмущение в связи с признанием теологии научной специальностью; в связи с прозелитизмом; заигрыванием государства с церковью и т. п. И вообще, какие только убеждения, мнения, предрассудки или случайно принятые на веру вещи не заполняют наши головы, какими только путями мы не присваиваем им ценность и важность, так что и малое сомнение в их истинности нам неприятно! В таком разнообразии чувств политическим властям, вознамерившимся ими манипулировать, было бы гораздо удобнее иметь дело не с самими чувствами, учесть которые трудно, да и тревожить лишний раз бывает опасно, а с чувствами имитируемыми, например, в ходе пропагандистских кампаний. Но при этом защита даже фиктивных чувств одних не перестает быть реальным ограничителем прав других.

Решение вопроса о сравнительной ценности частного интереса испытывать конкретное чувство и, например, общего права на свободу мнений лежит в практической плоскости. Критические суждения о религии, атеизм и свободомыслие и сегодня еще во многих обществах могут стать причиной суровых наказаний, что уж говорить о старых временах, когда такая ситуация была повсеместной, а наказания гораздо более жестокими. Современные свободы – мнений, совести, вероисповедания и проч. – это завоевание всесторонней эмансипации европейского человечества в XVIII–XX вв., а также длительного процесса возрастания разума, который Макс Вебер называл «расколдовыванием мира». Свободная конкуренция свободно выражаемых мнений представляет собой основной фактор выживания и развития современного общества, поскольку только так можно снизить количество ошибок и увеличить количество удачных решений. Чем желаннее прогресс и чем выше цена ошибок, тем значимее свобода выражения мнений, поэтому я думаю, что переживание кем бы то ни было конкретных чувств по какому бы то ни было поводу вообще не должно быть предметом правовой защиты, так как такую защиту нельзя обеспечить одним, не ограничивая при этом прав и свобод других.

Итак, если из необходимости защиты чести и достоинства личности не следует необходимость защиты каких-либо конкретных чувств, то в форме, не оскорбляющей достоинство личности, по поводу предметов чувств могут свободно выражаться мнения, согласно которым предмет чувств не существует, переоценен по своему значению, является «неподлинным» или «ненастоящим», ни зачем не нужен и бесполезен, преходящ и непостоянен, случаен и относителен, вреден, не достоин уважения, ложен и т. п. Уязвление чувств субъекта соответствующих установок при этом, конечно, возникает, но это совершенно нормальное явление, отражающее общую конкуренцию людей за обладание знанием, престижем и влиянием и, кроме того, представляющее собой элемент ответственности человека за принятие тех или иных установок, культивирование в себе тех или иных эмоциональных состояний.

В длившейся почти год кампании «матильдоборства» оскорбленные чувства играли роль повода нарочно неправдоподобного, т. е. были фикцией. Суть дела состоит здесь, как мне кажется, в политической акции, в которой представляющая установки радикального меньшинства активистская группа получила возможность в публичной сфере осуществлять враждебные и провокационные действия против другого меньшинства, одновременно повышая свою политическую значимость и до некоторой степени изменяя настроения в обществе в целом. Риторика «матильдоборцев» не предполагала ни переговоров, ни компромисса с оппонентами, а ее адресатом была власть, послание к которой звучало примерно так: «Государство явно и неявно дает понять, что такие-то и такие-то религиозные убеждения и организации приветствуются, поскольку они исторически укоренены, имеют публичную ценность и политически полезны. Мы привержены именно такой религии и состоим в такой организации, способствуем ее деятельности и распространяем ее учение. Но мы испытываем огорчение, чувства наши уязвлены, так как о наших религиозных убеждениях, о нашей церкви, о предметах и фигурах, которые мы почитаем как святыни, другие люди публично говорят все, что им заблагорассудится, в том числе дают негативные и пренебрежительные оценки. Нам это неприятно. Во-первых, кто-то отвергает нашу картину мира и ставит под сомнение нашу адекватность, во-вторых, вследствие критики у нашего окружения возникнет вопрос, доверять ли нам и взаимодействовать ли с нами, что представляет угрозу для наших статусов и социальных связей. Такое причинение нам огорчений очевидным образом наносит ущерб публичному благу, каковое состоит в безмятежном переживании нами религиозных убеждений. Следовательно, такого рода действия в отношении нас должны квалифицироваться как общественно вредные и пресекаться государством». Приведенное рассуждение не лишено некоторой убедительности, поскольку, как мы знаем, со стороны власти соответствующие авансы делались открыто и многократно.

Антилиберальный по своей идеологии авторитарный режим нынешней России вошел в стадию уходящей за горизонт стагнации, в которой внутренние проблемы будут купироваться посредством сталкивания различных общественных групп в управляемых конфликтах и псевдоконфликтах. Естественным образом составляются негласные альянсы власти с идеологически близкими группами. Возможность апеллировать к государству в связи с защитой чувств ставит группу в выгодное положение для атаки общих противников, а найти повод оскорбиться можно всегда. Тут включается групповая индукция гнева, совершаются его яркие демонстрации, а затем на эмоциональном подъеме со словами «Держите меня, а то я сейчас ужас что сделаю!» следует обращение к властям с требованием защитить оскорбленные чувства. Поскольку смешение защиты чести и достоинства (публичного блага) с защитой чувств (частный интерес) уже произведено на уровне правовых инструментов, можно с видимостью легитимности и незаинтересованности использовать их как против конкретных общих врагов, так и вообще для изменения общественного климата. Доминирующая роль власти при этом гарантируется ее правом назначать те или иные убеждения и чувства общественно полезными или общественно вредными, так что альянс с одной группой всегда может быть заменен альянсом с другой.

В истории с «Матильдой» такой альянс власти и православных политиков-активистов прошел очередное испытание. Явным итогом кампании стал промоушен фильма, его авторов, самих политиков-активистов, а также всей темы последнего царя. Неявный итог состоит в демонстрации того, как «одобряемые» религиозные чувства и мировоззренческие установки могут помочь войти в негласный альянс с властью, повысить влиятельность и нанести урон противникам. А урон действительно нанесен, хотя и не в виде привлечения кого-либо к юридической ответственности. Православным политикам-активистам удалось в очередной раз актуализировать вопрос о «цензуре чувств», что неизбежно заставит акторов сферы культуры действовать осмотрительнее, но удалось также индуцировать отдельных впечатлительных граждан, так что в обществе в целом возрос потенциал гражданских раздоров. Это вызвало даже ревность, например, у министра культуры, работа которого в аналогичном направлении, очевидно, потеряла былой динамизм. Урок «матильдоборства» будет усвоен на всех уровнях, и различные органы власти будут получать все больше предложений о сотрудничестве от решительно настроенных и идеологически близких групп – ситуация, хорошо знакомая как раз по истории несчастливого царствования последнего царя.

Автор – философ, приглашенный преподаватель Европейского университета в Санкт-Петербурге