Когда закончился многополярный мир

Первого сентября 1939 г. началась Вторая мировая война. Звание одного из главных победителей в ней затенило для СССР тот факт, что по итогам войны страна оказалась в дипломатической пустыне, из которой не может выбраться и нынешняя Россия. И это несмотря на полученный после 1945-го статус сверхдержавы, право вето в Совете Безопасности ООН и длинный список стран-сателлитов в Восточной Европе, воплотивший, казалось, самые смелые мечты славянофилов XIX в.

Для того чтобы объяснить ужас того, что стало, надо вернуться к тому, как было. Вопреки популярному мнению об извечном противостоянии Запада и России на деле все обстояло ровно наоборот. С тех пор как провозглашенная Петром I империя стала активно участвовать в общеевропейских делах, самых своих значимых внешнеполитических успехов она добивалась в союзе с одними странами Запада против других.

Разделы Польши, обеспечившие России западную границу, почти «дословно» восстановленную СССР в 1945 г., проводились в союзе с Пруссией и Австрией. На юге весь XVIII век русская армия вела войны с турками за выход к Черному морю плечом к плечу с австрийцами. В Париж в 1814 г. император Александр I входил во главе русско-прусско-австрийской армии. Это против Франции, а не против России объединилась тогда вся Европа от Португалии до Швеции.

Успешно отстаивать свои интересы и прирастать территориями в далеко не вегетарианской компании держав России позволяло членство в «европейском концерте». Это синоним того самого многополярного мира, так алкаемого сегодня – и очень понятно почему – российской дипломатией. В тогдашней Европе было пять традиционных игроков «высшей геополитической лиги» – Россия, Англия, Франция, Пруссия и Австрия. Петербургу достаточно было иметь поддержку одного, чтобы с успехом расстраивать против себя любые замыслы остальных, и задача эта была вполне посильной в свете противоречий между ключевыми игроками.

Пожалуй, единственный раз весь «концерт» разом отвернулся от России, а два игрока открыли против нее военные действия – в ходе Крымской войны. Тут можно вспомнить слова российского канцлера Безбородко в 1799 г. – комментируя заключенный тогда союз Петербурга и Стамбула, он писал: «Надобно же вырость таким уродам, как французы, чтобы произвести вещь, какой я не только на своем министерстве, но и на веку своем видеть не чаял, то есть союз наш с Портою». В 1854 г. ситуация перевернулась зеркально: надо же было Николаю I так провалиться, чтобы – неслыханное дело! – французы и англичане кинулись воевать за Османскую империю. Больше таких ошибок Российская империя не повторяла.

При этом Петербург всегда следовал прагматичной логике «нет постоянных друзей – есть постоянные интересы». Россия была союзником Франции против прусского короля Фридриха Великого, союзником его внучатого племянника Фридриха Вильгельма III против французов и снова союзником Франции против Германии Вильгельма II. Набор друзей и врагов менялся в зависимости от актуальных политических задач (расширять территорию / удерживать завоеванное), благо наличие пяти игроков в «европейском концерте» вполне обеспечивало такую вариативность.

Первым ударом стал итог Первой мировой войны. Он посеял глубокое недоверие между новой, социалистической Россией и Западом в лице Англии и Франции (Германию, настаивавшую на своем «особом пути», к нему пока можно было отнести условно). Кроме того, распад трех европейских империй породил на свет множество лимитрофных игроков второго и третьего плана, что дипломатическую картину усложнило, но отнюдь не стабилизировало. Достаточно вспомнить, что во многом именно антисоветская позиция Польши не позволила в 1938 и 1939 гг. реализовать шанс на сравнительно легкий разгром Германии потенциальной антигитлеровской коалицией.

В выжженной во всех смыслах Европе, которая предстала перед взором победителей в 1945-м, от «европейского концерта» в его классическом виде не осталось и следа. Германия автоматически выбывала из него на неопределенное время. От Франции осталась тень былой мощи. «Товарищ Сталин отвечает... что французы сейчас имеют лишь восемь дивизий», – гласит запись беседы советского лидера с Рузвельтом 4 февраля 1945 г., и американский президент с его скептической оценкой полностью согласен.

Надо было видеть, как Черчилль на Ялтинской конференции буквально за уши тащил Францию в список великих держав, выпросив для нее и зоны оккупации в Германии, и членство в контрольном совете, и долю в репарациях. Он с ужасом глядел на вакуум силы, образовавшийся на европейском континенте, и хотел иметь здесь хоть одного сильного игрока, чтобы предотвратить «балканизацию» Западной Европы.

Надо сказать, что эта проблема, но уже в более широком аспекте, волновала и дипломатов «старосоветской школы», воспитанных на образцах классической дипломатии времен «европейского концерта». Экс-нарком иностранных дел Литвинов и экс-посол в Лондоне Майский, работая в комиссиях Наркоминдела по вопросам послевоенного устройства, одновременно пришли к одной и той же мысли. «Логика вещей должна будет все больше толкать Англию в сторону СССР, ибо ее основная борьба в послевоенный период все-таки будет борьбой с США, – писал Майский Молотову в январе 1944-го. – СССР в этот период будет заинтересован в сохранении Англии как могущественной державы, ибо такая Англия может нам понадобиться для балансирования перед лицом империалистической экспансии США». «Острота данного вопроса должна с особой силой толкать Англию к соглашению с нами», – вторил ему Литвинов, упоминая о разрушенном балансе сил в Европе.

Сегодня это кажется нонсенсом, но на тот момент соображения были вполне здравыми и логичными, если учесть, что именно Англия – единственная страна, которая воевала на стороне России во всех ее отечественных войнах – в 1812-м, 1914-м (поначалу Первую мировую в Петербурге назвали Второй отечественной) и 1941-м. И это не случайность, и не прихоть истории, а элементарная логика сохранения баланса сил в Европе. Англии и России – двум окраинным государствам континента – крайне невыгодно появление в его «каролингском ядре» европейского гегемона.

Россию такой гегемон – будь то Франция Наполеона или Германия Вильгельма I или Гитлера – неизменно стремится загнать «обратно в азиатские степи» (причем попытки договориться что в Тильзите-1807, что в Москве-1939 кончаются одинаково: войной России со всей Центральной Европой, объединенной гегемоном ). С Англией он ведет войну такую же непримиримую, ибо она тоже стоит на пути к его сверхдержавности.

В итоге Англия и Россия неизменно объединяются в борьбе против такого претендента на мировое господство, и только после победы над ним предаются мелким каверзам друг против друга вроде пресловутой «большой игры» в Средней Азии. Следуя этой логике, очень понятны были надежды Майского и Литвинова на то, что СССР и сейчас не останется один на один с экспансией США, мощь которых они хорошо представляли.

Но этого по ряду причин не произошло. Во-первых, идея поддержки национально-освободительной борьбы Кремлю всегда казалась гораздо понятней тезиса о необходимости сохранения Британской империи (самым ярким примером тут стал Суэцкий кризис 1956 г., когда и СССР, и США заняли абсолютно солидарные позиции против «империалистов Англии и Франции»). Во-вторых, обвал военной и экономической мощи Англии поневоле заставил ее политическую элиту постепенно отказаться от претензий на роль третьей силы и согласиться на роль младшего партнера Вашингтона.

В ретроспективе понятно, что шансы сохранить «европейский концерт» были только при быстром разгроме гитлеровской Германии и восстановлении политических структур Веймарской республики. Теоретически это было возможно еще в 1938–1939 гг., но сначала Даладье и Чемберлен, а затем Сталин этот шанс упустили. Война в итоге превратилась в тотальную и цена этому оказалась ужасающе высока не только в плане жертв и разрушений. Вторая мировая породила дивный новый геополитический мир, который тут же разродился холодной войной.

Долгое время в СССР бытовало мнение, что проживи президент США Франклин Делано Рузвельт подольше, история советско-американских отношений могла бы пойти по-другому. Не было бы ни Фултонской речи Черчилля, ни глобального противостояния сверхдержав. Идея заманчивая, но ложная. «Мы не можем вести дела со Сталиным. Он нарушил все до единого обещания, которые дал нам в Ялте», – вспоминает его слова 24 марта, за три недели до смерти, тесно общавшаяся с ним Анна Розенберг Хоффман, член военной комиссии по рабочей силе. Подытоживая многочисленные свидетельства, историк Роберт Далек писал: «Если бы Рузвельт не умер, то он, вероятно, пришел бы к конфронтации с русскими еще раньше, чем Трумэн».

«Вторая мировая оставила только два государства – Америку и СССР – в состоянии политического, идеологического и военного динамизма, сделав их способными заполнить образовавшийся вакуум власти, – писал американский историк Артур Шлезингер. – По-настоящему удивительным было бы то, если бы никакой холодной войны не возникло». Проблема была не в личных качествах Трумэна или Рузвельта, а в том, что и США, и СССР вышли из войны слишком сильными, а все остальные – слишком слабыми.

Можно спорить, было ли поражение СССР в этом противостоянии заранее предопределено, но бесспорно, что впервые со времен Крымской войны Россия оказалась перед сплоченной позицией Запада, в которой не осталось ни малейшего зазора для маневра. Даже после выхода де Голля из НАТО французские войска преспокойно продолжали стоять в Германии и отрабатывать отражение советского удара. У СССР в Европе не осталось союзников – одни сателлиты, ни один из которых и близко не тянул на игру в высшей лиге.

И точно так же, как в Крымскую войну, Запад постепенно переигрывал СССР не столько военными, сколько модернизационными усилиями. Не 7-я и 8-я американские армии сохранили за США два самых геополитически важных региона холодной войны – долину Рейна и Японские острова. Это сделали планы Маршалла и Доджа – Макартура. После чего самой развитой стране соцлагеря – ГДР пришлось строить стену, чтобы ее население не сбежало в ФРГ в полном составе.

После 1991 г. биполярный мир и вовсе превратился в однополярный, что свободы маневра отнюдь не прибавило. Кроме того, холодная война оказалась слишком сильным энергетиком, чтобы так просто от нее отказаться. Странам, как и людям, нужен враг. Он структурирует союзы, помогает мобилизоваться, забыть распри перед общей угрозой, сделать сотрудничество насущной необходимостью. Кого только не пытались «назначить» на вакантное место СССР – и международный терроризм, и эболу, и ось Тегеран – Пхеньян. Все это и близко не дотягивало по масштабу до мобилизующей силы советской угрозы. До нее не дотягивает и российская (иначе те же англичане не отправляли бы на слом последний остававшийся в строю авианосец в разгар донбасского кризиса). Но она оказалась лучшим предложением, когда Россия своей украинской политикой реанимировала в Европе многие страхи ХХ в.

Как показывает история, выскочить из этой накатанной колеи противостояния поможет появление нового центра силы. Будет ли это Китай (что скорее всего) или нечто вроде Исламского государства (запрещено в России) – не столь важно. Важно, что новая угроза обнулит старую и, возможно, выведет Россию из той дипломатической пустыни, в которой она скитается уже почти два моисеевых срока. Пока же «итоги Второй мировой», что бы ни понималось под этим словосочетанием, остаются актуальными.

Автор – военный историк