Политические элиты и восстание масс

Победа коалиции над «Исламским государством» (ИГ; запрещено в России) в Сирии и Ираке не решает экзистенциальных проблем десятков тысяч присоединившихся к войне и сотен тысяч сочувствующих либо «Аль-Каиде» (запрещена в России), либо ИГ молодых мусульман. В то время как ИГ прекращает свое существование в Сирии и Ираке, его далекие сторонники продолжают бессмысленные убийства на улицах Барселоны, Турку, Сургута. Теракты, которые произошли на прошлой неделе, – повод попытаться разобраться в двух феноменах. Во-первых, в том, как терроризм и локальные войны превратились в прокси-институты, через которые вольно или невольно регулируются не только общественное мнение и мейнстрим политологической экспертизы, но и миграционная политика в Европе и Северной Америке и стратегии международной безопасности. А во-вторых, как джихадизм стал идеологией протеста недовольных мусульман, нового восстания масс, если использовать терминологию Ортеги-и-Гассета, и инструментом борьбы региональных элит и организованной преступности, невольно возглавляющих это восстание, против смертельного для них демократического транзита.

Смерть джамаатов

Судя по доступным биографиям иностранных участников войны в Сирии и Ираке и исполнителей терактов в Европе, это, как уже отмечал Оливье Руа, преимущественно представители второго городского поколения мигрантов. Мои исследования судеб выходцев из дагестанских сельских обществ, среди которых присоединившихся только к войне в Сирии и Ираке не менее 2000 человек, немного уточняют этот тезис.

Индустриализация сельского хозяйства и глобальный рынок делают экономически бессмысленным существование сельских общин, которые в Дагестане, например, называются джамаатами. Почти миллион сельских дагестанцев за последние 15 лет переехали в Махачкалу, Дербент, Кизляр, Хасавюрт и на их окраины. Наверное, полмиллиона выехали в другие регионы России. Только на севере Западной Сибири дагестанцев не менее 200 000. А оставшиеся жить в селах и на городских окраинах через смартфоны включаются и в транснациональные сети мигрантов, и в глобальную повестку. Даже в горах и долинах Дагестана сельская молодежь живет в социальных сетях и мессенджерах, а не в своих общинах. И уже не важно, вырос Артур Гаджиев, которому приписывают нападения в Сургуте, в подмосковных Химках, в Дербенте или в селе Эменхюр Сулейман-Стальского района Дагестана, откуда он родом и из которого чуть ли не полтысячи семей выехали после коллапса колхоза работать в Сургут и живут там уже по 20–30 лет. Как не важно, где выросли марокканцы, которые днем раньше нападали на прохожих в Турку, на Ла-Рамбла в Барселоне и готовились взорвать Sagrada Familia.

На джихад в Сирию большая часть молодых мусульман отправилась именно из городов, куда их родители когда-то приехали на заработки (из Махачкалы, Москвы, Санкт-Петербурга, Тюмени, ХМАО и ЯНАО). Но не менее 40 человек, например, уехали прямо из селения Берикей, что в 60 км от упомянутого Эменхюра.

Обедневшие и постаревшие по возрасту жителей села, городки и городские окраины оказались на обочине истории, жизнь в них потеряла смысл в сравнении с той жизнью, которую можно наблюдать в телевизоре, интернете или социальных сетях. Что такое в контексте глобализации когда-то самодостаточный мир горного села с его архаичным натуральным хозяйством, тяжелым крестьянским трудом и шекспировскими страстями вокруг выборов имама джума-мечети или женитьбы сына? Или криминальная окраина Махачкалы с дворовыми авторитетами, собирающими свои команды в спортзалах, молельных домах и дешевых кафе? Все это, конечно, уже было с другими селами и городами: «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать». Только сейчас мир стал меньше, а молодых людей, готовых поехать воевать, возможно, значительно больше. Каждый год в городах прибавляется около 100 млн жителей, большинство за счет миграции, поскольку естественный прирост городского населения либо низкий, либо отрицательный.

Разбить стеклянный потолок

Большинство мигрантов не добиваются успеха в больших городах. Первому поколению мешает коллективная репутация. Если вы дагестанец, вас скорее всего не возьмут на работу в полицию, не позволят занять руководящую должность в нефтегазовой компании, будут подозревать в коррупции и кумовстве. Даже если вы откажетесь от традиции продвигать своих и в вашей бригаде через полгода не окажется 100% выходцев из дагестанского аула, вам все равно не поверят – вы дагестанец. Зато вы потеряете доверие своих, вас исключат из сетей поддержки – почти как за измену.

Конечно, единицы выходцев из сельских джамаатов добиваются успеха. Но их ждет жестокая конкуренция в больших городах, для победы в которой большинству не хватает образования, готовности подниматься со дна, отказывая себе во всем, сознательно превращая себя почти в робота, разрывая или подвергая риску родственные и земляческие связи. Мигрантам не хватает других связей – тех, что строились старожилами-конкурентами еще со школ и университетов, причем со школ и университетов их дедушек и бабушек. Это еще называют стеклянным потолком – формальных препятствий для роста нет, выраженной дискриминации нет, но ты понимаешь, что игра идет по чужим правилам, судьи, хоть и объективные, но чужие, правила поведения, шутки, социальные практики, деловая культура – чужие. И ценности тоже чужие. Нужно сменить идентичность, чтобы просто встать на старт. Нужно учиться и работать больше и лучше, чем все твое окружение. А вдруг не получится? Это почти тот страх, о котором писал Доминик Моизи .

Страх в том числе и признаться себе, что ты хуже конкурентов, страх, который толкает на то, чтобы просто разбить этот стеклянный потолок.

«Исламское государство» самым ужасным образом, в кровавую крошку, бьет этот стеклянный потолок, объявляет весь мир, включая не присоединившихся и не присягнувших халифату мусульман, неверными и требует подчинения себе. Можно не стартовать со дна, можно сразу с автоматом в руках оказаться хозяином мира, объяснить это служением всевышнему и расстреливать всех, кто осмеливается критиковать и сомневаться. Идеи и практики, которые сегодня транслирует ИГ, оказываются вне конкуренции в качестве идеологии для нового восстания масс.

Радикальных людей всегда избыточное количество. В Сирию на войну попало на порядок меньше комбатантов, чем было желающих. Многие осели в Турции, не найдя пути через границу, еще большее количество не решилось или не смогло добраться даже до Турции. С ИГ не могут конкурировать ни сельские конфликты, ни региональные проекты вроде «Имарата Кавказ» (запрещен в России). В 2014 г. лидер кадарской вооруженной группы «Имарата Кавказ», выходец из селения Карамахи, давшего самый известный пример и исламского анклава, и вооруженного сопротивления одного села государству, Рустам Асильдеров присягнул аль-Багдади и примкнул к ИГ, уже в начале 2015 г. он числился амиром вилаята Северный Кавказ в составе ИГ.

Один шейх, близкий к вооруженному подполью, но не поддерживающий методы соратников аль-Багдади, заметил, что проект ИГ был создан, когда «шла война, и конкурирующий проект невозможно создать вне войны, лучшие люди уходят к ним». Организованная война, локальная или сетевая, террористическая, является необходимой для вовлечения в насилие масс радикализованных людей.

Авангард восстания масс

Войны без денег не бывает. Поэтому вооруженное насилие лимитировано лишь инвестициями в него со стороны представителей политической, экономической или криминальной элиты, которые либо проигрывают конкуренцию за власть на региональном или глобальном рынке, либо по каким-то причинам не могут ограничиваться рамками правового поля.

Если возвращаться на наш Северный Кавказ, то борьба с международным терроризмом – это еще и прокси-война российских спецслужб против правовых ограничений их действий и опасного для сложившейся политической элиты демократического транзита. В некоторых случаях – успешная попытка национальных криминализованных элит остаться в игре после объявления силовой вертикали и отмены выборов губернаторов. Эти элиты и стали основными инвесторами подполья во второй половине 2000-х.

Для части российской политической элиты, состоящей из силовиков, вчерашних бандитов, иногда из бывших инсургентов, криминальные и террористические сети не являются черным ящиком, они пронизаны агентурой и деловыми контактами. Крупнейшие производители строительных материалов, встроенные в политическую власть, заказывают террористам своих поставщиков, чтобы не платить им денег, сотрудники спецслужб, выполняющие такие заказы как посредники, заодно принимают участие в масштабном киднеппинге и торговле оружием на Северном Кавказе, олигархи выступают венчурными инвесторами в запуске второй чеченской войны, а через полтора десятка лет – в старте полномасштабной войны в Донбассе. В рамках одной политической системы и одной политической группы в последние 25 лет контролировались и сельские племенные конфликты, и региональные политические конфликты, и встроенные в международные террористические сети группы вооруженного подполья.

Правда, слово «контроль» здесь имеет несколько другое значение: это не столько контроль, сколько физическое участие людей государства в разных видах экономической деятельности, в том числе в организованной преступности. Организованная преступность, в свою очередь, активно участвует в государстве. Вырастить такой гибрид можно было, только пренебрегая принципом разделения властей, пожертвовав независимым судом, свободой слова, местным самоуправлением, политической и экономической свободой. И, конечно, понадобились нефтяные доходы.

Деньги позволили сформировать новую силовую аристократию, интегрировать ее в глобальный рынок насилия и на ощупь создать систему управления и организованной преступностью, и миграционными потоками, и террористическими сетями (продолжая с ними бороться), и одиозными региональными лидерами, и руководством ДНР/ЛНР, рекрутировав в свои ряды наиболее удачливых полевых командиров и криминальных королей.

Ни политические элиты, ни контрэлиты, включая радикальных проповедников, полевых командиров и криминальных авторитетов, не заинтересованы в изменении статус-кво. Для них создание сильного демократического государства – это либо самоубийство, либо преждевременный выход на пенсию.

Вопреки мнениям многих критиков, действия путинской элиты являются вынужденными, продиктованными здравым смыслом. Именно так именно эти люди могли удержаться у власти, а значит, выжить в сложившихся обстоятельствах. И серьезный риск заключается не столько в радикализации молодежи в рамках исламской или других идеологий, сколько в вынужденной дальнейшей мультипликации такой гибридной, государственно-криминальной сети.

Предотвращение роста террористической активности и локальных вооруженных конфликтов требует в первую очередь не дерадикализации мусульман и не силовой нейтрализации экстремистской идеологии, а превращения политических элит, в том числе исламских, в соинвесторов модернизации политических институтов. Но эту задачу пока некому поставить.

Автор – руководитель исследовательского центра RAMCOM, эксперт Free Russia Foundation

Полная версия статьи. Сокращенный газетный вариант можно посмотреть в архиве «Ведомостей» (смарт-версия)