Не только русский ждун

Кажется, Лев Толстой жаловался, что герои романа по ходу развития сюжета начинают вести себя совсем не так, как полагал автор. Похожим образом повел себя ждун, про которого я написал колонку месяц назад.

Ждун возомнил себя русским символом, хотя на деле был преемником Чебурашки – экзотическим национальным зверем, превращающимся в «наше всё» лишь в эпоху застоя. Более того, этот негодяй, к которому я относился с симпатией, попытался монополизировать Россию. Он сформировал представление, будто за рубежом ждунов нет, будто на Западе все население уныло динамично и лишь в нашем богоспасаемом отечестве веками царит величественное ожидание.

В общем, несносный ждун совсем вышел из-под контроля. Эдак он завтра еще замироточит в стремлении сделаться символом не только светским, но и религиозным. Поэтому шутки в сторону. Поговорим серьезно и попытаемся найти этому субъекту его истинное место в истории.

На самом деле ждун – это не русский национальный тип, а продукт традиционного общества. Он доминирует в определенной эпохе развития человечества, а вовсе не на определенной части географической карты.

Это рыбак, который сидит у моря, ждет погоды. Это охотник, ждущий в засаде, когда вдруг появится зверь. Это пастух, мирно дремлющий в тенечке, пока пасется его стадо. Это пахарь, работающий на своем поле исключительно в соответствии с природным циклом. Это монах, возносящий молитвы и всю жизнь надеющийся получить знак от Господа. Это принц, ждущий, пока король помрет и можно будет, заняв вожделенный престол, стать наконец действующим политиком. Это золушка, ждущая принца, вместо того чтобы активно искать себе мужа на брачном рынке. Это молодой человек, чье благосостояние зависит от наследства богатых родственников, а не от личных трудовых усилий.

Русские ждут, когда рак на горе свистнет. Англичане – когда луна превратится в сыр. Французы – когда у кур появятся зубы. Немцы – когда собаки залают хвостами. Болгары – когда свиньи в желтых шлепанцах на грушу вскарабкаются. Национальное своеобразие огромно, но суть примерно одна. Традиционное общество по природе своей представляет мир всеобщего ожидания. На то есть две важные причины.

Во-первых, оно во многом зависит от естественных условий, которые нельзя изменить даже в том случае, когда прикладываешь экстраординарные усилия. Нельзя поймать рыбу там, где ее нет. Нельзя собрать три урожая там, где природа рассчитана лишь на один. Нельзя излечиться от чумы, если наука не имеет еще необходимых лекарств. Знания могут, конечно, прирастать, а производительность труда увеличиваться, но эти перемены растягиваются на столетия, и рядовому жителю традиционного общества они не видны.

Во-вторых, всякого, кто сильно выпендривается и хочет большего, традиционное общество подгоняет под единый стандарт. Такова форма его выживания. Для новаторов это, конечно, трагично. Но укрощение индивидуальности позволяет сельской общине, средневековому городу или знатному роду сохранять единство перед лицом многочисленных врагов. Человек прошлого думал, как правило, не о модернизации, а об элементарном выживании. Он не мог взглянуть на свою убогую жизнь глазами человека XXI в., знающего о преимуществах прогресса. Он не мог представить себе возможности творчества, но хорошо знал о возможностях врагов, готовых в любой момент отнять все твое состояние.

В прошлом наш ждун был неплохо приспособлен для существования. Никто над ним не смеялся. Никто не считал его символом убогости. Он сам мог затравить кого угодно. Но он же был кормильцем семьи, защитником слабых и богомольцем, обеспечивающим покровительство небес.

Ждун стал меняться в ходе модернизации, когда появились условия для принципиально иного существования. Если в традиционном обществе ждун существовал по принципу «этого не может быть, поскольку этого не может быть никогда», то со временем он начинал думать: «А не попробовать ли нам новый вариант?» Не внедрить ли станок на производстве? Не создать ли новый тип войска? Не провести ли экономическую реформу? И, задаваясь такими вопросами, он переставал быть ждуном.

А тот, кто ждуном оставался даже в модернизирующемся обществе, быстро превращался в неудачника. Как правило, он не вымирал сразу, но оставался на обочине прогресса. Ждун-пахарь сидел в деревне, когда его дети уже зашибали деньгу в городе. Ждун-полководец развивал кавалерию, когда противник пересаживался на танки. Ждун-государь надеялся на успехи импортозамещения, когда в других странах делали ставку на экспортную ориентацию производства.

Если в традиционном обществе политические силы формировались вокруг мощных кланов, то в эпоху модернизации появились идеологические партии. Их было, естественно, много, но суть всегда сводилась к простой дифференциации. По одну сторону баррикад концентрировались агрессивные ждуны, по другую – люди, не желающие ждать и стремящиеся к переменам. При этом основная масса населения состояла из пассивных ждунов – тех, кто хотел бы перемен, но не обладал способностью жить в меняющемся обществе.

Из-за доминирования пассивных ждунов любая модернизация растягивается на десятилетия и даже столетия. Так обстояло дело в Англии, Франции, Германии, Италии, Испании... В любой стране, переходящей от традиционного общества к современному. Пассивный ждун – это несчастное существо, сходящее со сцены в результате смены поколений. Причем в ходе модернизации всегда меняется несколько поколений, пока большая часть населения не превратится из ждунов в людей, способных адаптироваться к меняющимся социальным условиям.

Русский ждун – это вовсе не национальный тип, а сильно засидевшийся герой из прошлого. Засидевшийся потому, что при тех социально-политических и экономических институтах, которые установила наша власть, проще ждать, чем добиваться успеха. И бизнесу, и политикам, и менеджерам, и ученым. Слегка перефразируя Иосифа Бродского, можно сказать: если выпало в империи родиться, лучше ждать в глухой провинции у моря.

Автор – профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге

Полная версия статьи. Сокращенный газетный вариант можно посмотреть в архиве «Ведомостей» (смарт-версия)