Прикладная революция

Вековой юбилей революционных событий 1917 г. – проблема для власти, превратившей прошлое в ключевой источник собственной легитимности. Правящая элита оказалась в плену собственной исторической политики, которая предполагает наследование величия дореволюционной России и послевоенного сталинского СССР одновременно. Первые лица обещают создать «непротиворечивую» концепцию отечественной истории. Владимир Путин призвал в послании Федеральному собранию использовать уроки истории для укрепления гражданского мира и не допустить спекуляций на трагедиях прошлого с целью раскола общества.

Достичь общественного согласия вокруг истории, особенно таких трагических ее страниц, как революция и последовавшая вслед за ней Гражданская война, крайне сложно. Для этого необходимы обсуждение и детальный анализ вызванных войной и экономическими неурядицами изменений в общественной, социальной и хозяйственной сферах, причин переворота в психологии миллионов крестьян, горожан и солдат. Нужна профессиональная дискуссия историков, социологов, философов, экономистов, специалистов по массовой и групповой психологии, без окриков сверху и обещаний наказать тех, кто покушается на мифы исторического сознания.

Но такая дискуссия неизбежно выведет на вопросы ответственности власти и правящей элиты России начала XX в., ее готовности решать труднейшие задачи, которые стояли перед страной, способности поступиться частью своих интересов и привилегий ради будущего родины. Можно сколько угодно восхищаться личными достоинствами и благородством последнего русского монарха или государственным устройством дореволюционной России. Тем не менее просчеты высшего руководства в военном, экономическом и социальном планировании накануне и в период Первой мировой войны привели к тяжелым поражениям и большим потерям на фронте, хозяйственным неурядицам в городе и деревне. Отсюда глухое брожение в тылу и на фронте, переросшее в волнения. Власть не сумела прогнозировать их масштаб, адекватно реагировать на всплеск недовольства и своевременно погасить его.

Власть не использовала патриотический подъем первых месяцев войны для укрепления внутреннего единства страны, разъяснения целей войны и причин принятия тех или иных политических, экономических и военных решений. Высокомерие элиты на фоне военных неудач, тяжелых потерь и недостатков снабжения армии боеприпасами и вооружением в 1914–1915 гг., недальновидная кадровая политика, когда профессионалов нередко заменяли царедворцы со слабыми управленческими навыками, породили тотальное недоверие к верхам. Армия и тыл не доверяли царю и его окружению. Многие генералы и офицеры считали императорский двор гнездом неприятельского шпионажа, поэтому подавляющая часть армии равнодушно среагировала на волнения в тылу и свержение монархии. Свержение Николая II и отказ его брата Михаила от регентства не вызвали ни малейшего всплеска активности штатных защитников монархии из числа черносотенцев и других «государственников» на жалованье.

Отдельные вопросы к чрезмерным масштабам мобилизации (более 15 млн человек) в ряды вооруженных сил. Миллионы российских подданных, в том числе и старших возрастов, в основном крестьян, оказались оторванными от привычных занятий, но лишь около четверти призванных находились на фронте и в ближайшем тылу. Громадные массы людей оказались в запасных полках и рабочих командах, не были вовлечены в полноценное военное обучение и были заняты работами, цель которых им толком не объяснялась. Тыловые солдаты из-за дефицита опытных офицеров и унтер-офицеров имели самое приблизительное понимание дисциплины и воинского долга. Получая вести из дома о хозяйственных неурядицах и гибели родных и соседей, они проникались сознанием бессмысленности войны, недовольством властью и «господами», которые в их представлении становились виновниками войны. Миллионы тыловых солдат, недовольных своим положением и боявшихся отправки на фронт, стали податливым материалом для пропаганды любых политических сил, обещавших прекращение войны и возвращение домой.

Все эти вопросы неудобны нынешней правящей элите, поскольку препятствуют ее стремлению сакрализовать власть и государство и вызывают немало неприятных аналогий с нынешним качеством госаппарата и проводимой им политики. Содержательные профессиональные дискуссии о причинах и движущих силах революции останутся, но не выйдут за двери академических аудиторий. Массовому зрителю, вероятнее всего, представят упрощенную (если не сказать, примитивную) версию революции.

Виновной еще в одной «величайшей геополитической катастрофе» могут назвать «пятую колонну», к которой причислят, например, всех противников Николая II – от сторонников конституционной монархии октябристов до большевиков. Особенно, вероятно, достанется либералам и их лидерам, позволявшим себе резкие выпады в адрес императора и его окружения. Неизбежны также попытки свести причины революции к злокозненным внешним силам – от желавшей выхода России из войны Германии до союзников. (Любопытно, что лидеры современных коммунистов пытаются выдать своих предшественников за патриотов, «собравших державу» после кратковременного, но разрушительного правления либералов и умеренных социалистов. Непонятно, как они намерены замаскировать пораженческие лозунги большевиков в начале войны, использование немецких денег в партийной кассе и, наконец, развал армии вследствие антивоенной пропаганды.)

Есть, впрочем, и иной вариант. Обывателю могут представить версию истории, в которой руководители дореволюционной России, лидеры белого движения и большевики наравне окажутся государственниками, каждый из которых по-своему стремился создать великую страну. На нынешних парадах колонна Преображенского полка (его последний командир Александр Кутепов погиб при похищении чекистами) соседствует с колонной дивизии имени Дзержинского. Можно добавить к ним для полноты картины наследников 25-й Чапаевской дивизии и мифических каппелевцев, а заодно тамбовских повстанцев. Такое примирение поверхностно, но оно вполне устраивает правящий класс, а общество не стремится серьезно осмыслить прошлое.

Автор – кандидат исторических наук