Ловушка на выходе из ловушки

В минувшую среду Реджеп Тайип Эрдоган и Дональд Трамп провели телефонный разговор, в ходе которого обсуждали проведение совместных военных действий против «Исламского государства» (ИГ; запрещено на территории РФ) в Эль-Бабе и Ракке, в 10 км от которой находятся курдские «Сирийские демократические силы» (SDF). Договариваться о том, как на деле будет выглядеть американо-турецкая «перезагрузка», на следующий день полетел глава ЦРУ Майк Помпео, чей визит совпал с российскими авиаударами по турецким военным в районе Эль-Баба.

Чуть более года тому назад инцидент с российским самолетом, сбитым на турецко-сирийской границе, послужил поводом для эскалации конфликта между Москвой и Анкарой. В результате на сирийском направлении обозначилась еще одна линия разлома, осложнившая позиции всех противоборствующих сторон. С тех пор сирийский тупик настолько углубился, что дальнейшее участие в нем внешних игроков стало нести для них серьезные издержки.

Эпизод с турецкими военными под Эль-Бабом, по сути, мало чем отличается от инцидента со сбитым российским бомбардировщиком и мог бы спровоцировать ответную реакцию со стороны Анкары. Турецкое общественное мнение на минувшей неделе было склонно мыслить в таких категориях, как «предательство» или «нож в спину», требуя решительных действий в отношении Москвы. Однако на новую войну сил ни у кого уже не осталось. Москва и Анкара, как и в декабре прошлого года, после убийства посла Андрея Карлова, решили предать вечному забвению очередной трагичный эпизод в истории двух стран.

На смену игре мускулами начал приходить холодный прагматизм, что толкает Россию и Турцию к поиску путей по скорейшему выходу из сирийского кризиса, заставляя обе стороны проводить более гибкую политику. Россия садится за стол переговоров с вооруженной оппозицией, которую еще год тому назад именовала террористами, и даже приглашает ее в Москву. Турция закрыла глаза на город Алеппо и ограничилась обозначением своего присутствия в Идлибе и частично провинции Алеппо. Другого плана у Москвы и Анкары на сегодняшний день нет.

Единственной неизвестной в сирийском конфликте в последние месяцы выступали Соединенные Штаты во главе с новой администрацией Трампа. Однако, судя по его последним заявлениям, собственной стратегии по разрешению сирийского кризиса у Трампа тоже нет. Разговор американского и турецкого лидеров так и не привнес ничего нового в характер американо-турецких отношений в области безопасности. Трамп подобно Джо Байдену, прибывшему в Анкару в августе 2016 г., пытается продолжить максимально диверсифицированную внешнюю политику прошлой администрации, одновременно поддерживая и турок, и курдов. При этом, как и полгода тому назад, жесткая риторика в отношении курдов со стороны Вашингтона ярко контрастировала с той поддержкой, которую оказывала американская антитеррористическая коалиция курдской операции «Гнев Евфрата».

Что вполне объяснимо. Турция – давний партнер США, пусть неформально, но все же часть западного мира, с которой Вашингтон не намерен портить отношения. В свою очередь, сирийские курды для Америки партнер пусть и молодой, но не менее важный. Именно территории, подконтрольные курдам, могут рассматриваться в будущем в качестве безусловной сферы влияния со стороны Соединенных Штатов. Что делает американское руководство заинтересованным в продвижении курдов вглубь ИГ. В результате, несмотря на все заявления американского руководства о взятии Ракки совместными турецко-курдскими усилиями, SDF уже отделяет от столицы ИГ 10 км. В то время как турецкий «Щит Евфрата» предсказуемо увяз в битве за Эль-Баб, который не удается взять с конца прошлой осени.

Последнее предложение Дональда Трампа о создании «зон безопасности» скорее можно отнести к борьбе с последствиями гражданского конфликта, да и то для Запада, но никак не с причинами, его породившими. Не исключено, что новые американские власти свой план по урегулированию сирийского конфликта все же вынашивают, однако Турции и России он нужен сейчас, пока странам удалось вновь реанимировать процесс политического урегулирования.

Шесть лет сирийского кризиса и в особенности 2016 год показали, что в мире не существует силы, способной установить контроль над всей территорией страны. Более того, размер потраченных сил и ресурсов не оставляет ни одной из сторон, напрямую или опосредованно участвующих в конфликте, опции по выходу из него без каких-либо дивидендов, что делает их заложниками ситуации. С этой точки зрения раздел страны на сферы влияния выглядит на сегодняшний день самой реалистичной возможностью урегулировать сирийский кризис с учетом интересов максимального количества заинтересованных сторон. А ставка на дальнейшую эскалацию конфликта становится для них все менее выигрышной.

Таким образом, у Москвы и Анкары осталась единственная возможность выйти из конфликта – зафиксировать существующий статус-кво. На что в общем-то и была направлена тройственная инициатива России, Турции и Ирана в конце 2016 г. Договоренности в Москве между главами внешнеполитических и оборонных ведомств, по сути, послужили началом раздела страны на сферы влияния, что способствовало относительному снижению конфликтогенности в северо-западных районах Сирии и позволило Москве вновь объявить о начале вывода своих войск. Турки, в свою очередь, получили гарантии ненападения со стороны сирийской правительственной армии на провинцию Идлиб, что позволило им сконцентрироваться на завоевании стратегически важного для них города Эль-Баб.

Однако выход из сирийского конфликта для Москвы чреват попаданием в ловушку экономическую. В том случае, если процесс раздела Сирии на сферы влияния продолжится и будет де-факто зафиксирован в рамках женевского переговорного процесса, на повестке дня встанет вопрос о послевоенном восстановлении Сирии. По разным подсчетам, для преодоления последствий гражданской войны сирийской экономике понадобятся вливания на сумму более чем $1 трлн. А в случае раздела страны на сферы интересов вся финансовая ответственность за восстановление конкретных территорий будет возложена в первую очередь на внешних гарантов. Это, в свою очередь, приведет к тому, что позиции той или иной страны в Сирии будут определяться не столько военным присутствием, сколько размерами инвестиций в сирийскую экономику.

В свою очередь, Россия будет вынуждена решать две ключевые задачи. Во-первых, искать средства на восстановление инфраструктуры на подконтрольных режиму территориях. При этом, учитывая, что большинство стран мира уже несколько лет не признает режим Башара Асада в качестве легитимного, надежда на то, что мировое сообщество будет участвовать в восстановлении сирийской экономики, невелика. А во-вторых, постараться на равных конкурировать за свое политическое влияние в Дамаске как минимум с двумя ключевыми игроками: Ираном, являющимся основным союзником баасистского режима, и Китаем, уже неоднократно проявлявшим заинтересованность в послевоенном устройстве Сирии. Решить обе задачи для Москвы будет крайне сложно во многом в силу того, что на первый план постепенно будут выходить не столько военные, сколько экономические преимущества.

При этом российско-иранским отношениям еще только предстоит выдержать по-настоящему серьезные испытания, связанные с враждебным отношением Трампа к Тегерану. Иран на сегодняшний день является тем ближневосточным игроком, который более всего мешает Москве наладить взаимодействие с Вашингтоном в Сирии. Что, в свою очередь, подталкивает российское руководство к более тесному взаимодействию с Турцией, вызывая все большее раздражение и в Тегеране, и в Дамаске.

Исход борьбы одной из худших экономик 2016 г., по версии агентства Bloomberg, с Китаем за влияние в посткризисной Сирии выглядит еще более предсказуемым. В Дамаске до сих пор работает посольство КНР, а страны постоянно поддерживают диалог на самом высоком уровне. Пекин не только в курсе всех проектов по восстановлению сирийской экономики и инфраструктуры, но и делает все возможное, чтобы не допустить появления конкурентов из других стран. Поэтому шансы на то, что основная часть многомиллиардных контрактов на восстановление Сирии достанется представителям китайского бизнеса, крайне высоки.

Автор – старший преподаватель НИУ ВШЭ