Альтернативы для СССР

«Советский Союз можно было сохранить!» – не устает повторять его первый и последний президент Михаил Горбачев. Сегодня, через четверть века после распада СССР, этот вопрос, как ни странно, не является чисто теоретическим. С середины 2000-х гг. Российская Федерация под руководством президента Путина делает все возможное и невозможное для восстановления контроля над бывшим советским пространством, считая его неотъемлемой частью исторической территории страны, под каким бы названием она ни выступала – СССР или Российская империя. За это время Россия была вовлечена в два вооруженных конфликта – в 2008 г. против Грузии, в 2014 г. против Украины, – поддержанные большей частью российского населения.

Можно ли было избежать войн, человеческих страданий и смертей, деградации целых территорий, ставших ареной постоянных и нерешаемых конфликтов, предотвратив в 1991 г. распад Советского Союза? Реально ли было сохранить хотя бы часть его в границах реформированной, децентрализованной федерации, как это стремился сделать Горбачев в рамках ново-огаревского процесса? Представляется, что ответ на этот вопрос неразрывно связан с общей оценкой тех альтернатив развития, которые открылись перед страной в условиях перестройки.

Первая из них – так называемый китайский путь: постепенная рыночная трансформация экономики, осуществляемая под контролем государства, без потери управляемости и без радикальной реформы старой политической системы. Первоначальная стратегия Горбачева в целом укладывалась в эти рамки: объявив в 1985 г. об ускорении экономического развития, с начала 1986 г. он пытается начать экономическую реформу, направленную на децентрализацию управления экономикой, повышение самостоятельности предприятий и заинтересованности трудовых коллективов в конечных результатах своего труда. Это, конечно, не была рыночная реформа, на полномасштабное осуществление которой тогдашнее руководство СССР так и не решилось, но попытка приблизиться к ней, одновременно смещая баланс власти внутри правящих групп в пользу реформистской части номенклатуры. Если бы эта альтернатива реализовалась, то у Советского Союза сохранялся бы какой-то шанс на выживание. Но и при таком, китайском, варианте развития все равно оставался бы нерешенным главный вопрос: как совместить экономическую децентрализацию, неизбежную при любом варианте экономической реформы, с сохранением пусть и реформированного, но централизованного механизма политического контроля над республиками и регионами, без которого Советский Союз никогда не существовал.

Однако эта, китайская, альтернатива не реализовалась и, по-видимому, не могла реализоваться в СССР. Экономическая реформа в Китае была начата в 1978–1979 гг. с постепенной, но радикальной деколлективизации сельского хозяйства, что практически не потребовало от государства дополнительных затрат и принесло очень быстрое улучшение ситуации с продовольственным снабжением населения. Денежные средства, накопленные в сельскохозяйственном секторе, стали одним из важнейших источников финансирования последующей реформы промышленности. В Советском Союзе попытались начать с ускорения в наиболее капиталоемких отраслях тяжелой промышленности, что потребовало колоссальных государственных капиталовложений, отдача от которых даже в случае успеха была бы гораздо более медленной и не сказалась бы непосредственно на экономическом самочувствии населения. В реальности же колоссальные средства, вложенные в ускорение, разбалансировали экономику и стали одним из факторов роста инфляции в конце 1980-х гг. Почему в СССР начали реформу с промышленности? Было это результатом идеологической зашоренности, порожденной статусом великой военной державы, или же неверия в то, что советское колхозное крестьянство, которому коллективизация и послевоенное восстановление сломали хребет, можно перевести на путь рыночного фермерского хозяйства?

Но даже если бы в СССР удалось провести быструю и радикальную деколлективизацию, это вряд ли привело бы к столь же быстрому, как в Китае, экономическому результату, поскольку в СССР доля сельского населения была несравненно ниже, чем в Китае, а уровень жизни гораздо выше. Кроме того, в СССР существовал огромный слой сельскохозяйственной бюрократии и партийной номенклатуры, который в случае радикальной аграрной реформы становился излишним. Его сопротивление введению арендного подряда уже в 1987 г. показало, что эти люди готовы защищать свою власть, поскольку именно с ней было связано их экономическое благополучие. Сложившуюся в СССР систему единства власти и собственности оказалось практически невозможно трансформировать по китайскому образцу – постепенно реформируя отношения собственности, что неизбежно грозило номенклатуре потерей власти, статуса и экономического могущества. Именно в этом заключается политэкономическая составляющая, блокировавшая китайский путь реформ в СССР, а вместе с ним и возможность сохранения единого государства.

Горбачев начинает реформу политической системы, не только не решив, но даже четко не сформулировав задач реформы экономической. Это был, очевидно, вынужденный шаг, попытка опереться на население, на общество, с тем чтобы ослабить власть номенклатуры, что позволило бы затем уменьшить ее экономическое могущество. Именно так выглядела ситуация в начале 1987 г., когда Горбачев объявляет на январском пленуме ЦК о повороте к гласности, о демократизации партии и общества как необходимых условиях успеха перестройки. Строго говоря, этот поворот не был вызван сопротивлением советской бюрократии и партийной номенклатуры начавшимся попыткам изменения хозяйственного механизма. В 1985–1986 гг. сопротивление если и было, то скрытое, пассивное, партийный аппарат был выстроен в строго вертикальную систему, которая тогда находилась под полным контролем генерального секретаря и где каждый знал свое место. Горбачева раздражало не сопротивление партийного аппарата, а осознанная им через год пребывания у власти невозможность опереться на него в осуществлении задуманных реформ.

Политические реформы 1988–1989 гг. (альтернативные выборы партийного руководства, демократизация избирательной системы, альтернативные выборы в советские органы) в сочетании с гласностью и активизацией общества разрушили вертикальную систему управления и организации общества. Перед партийной и советской номенклатурой встал вопрос: сопротивляться реформам, очевидно подрывавшим ее власть и экономическое могущество, или попытаться оседлать и возглавить этот процесс. Та часть партийной номенклатуры, которая не видела для себя возможности трансформации власти в собственность и личное обогащение, выступила против горбачевского курса, создав в 1990 г. собственную Коммунистическую партию Российской Федерации и предприняв в августе 1991 г. попытку государственного переворота. Другая, несравненно более многочисленная и влиятельная часть номенклатуры как в РСФСР, так и особенно в союзных республиках выбрала второй путь, путь конвертации власти в собственность. Для этого было необходимо не только удержать власть (будь то через демократические выборы, как в европейских республиках СССР, или через усиление авторитарно-традиционалистского контроля, как в азиатских), но и отобрать ее у становившегося опасным и одновременно все более слабым союзного центра. Именно этот, номенклатурный, процесс, разворачивавшийся в 1989–1990 гг., лежал в основе начавшегося распада страны, ставшего, несмотря на все усилия Горбачева, необратимым. Решающую роль в этом процессе сыграла Россия, где стремительно трансформировавшейся номенклатуре во главе с Борисом Ельциным удалось – под демократическими лозунгами – объединить вокруг себя большую часть общества.

Второй составляющей распада СССР стали национальные конфликты, возникновения и быстрого распространения которых никто в советском руководстве не предвидел. Проблема национальных отношений вообще не стояла в первоначальной повестке перестройки: национальный вопрос в Советском Союзе считался окончательно решенным. Политика гласности быстро вывела на поверхность политической жизни все заглушенные до того национальные противоречия и подспудно тлевшие национальные конфликты: когда людям позволили говорить, они, естественно, стали высказываться о том, что их больше всего беспокоило. Более того, снятие запретов с обсуждения национальных проблем невольно становилось фактором их обострения, поскольку любое публичное выступление, особенно в центральной прессе и на телевидении, неизбежно истолковывалось как поддержка той или иной стороны конфликта.

Роковую, как представляется, роль в судьбе Советского Союза сыграл первый по времени и главный национальный конфликт – начавшееся в 1988 г. столкновение Армении и Азербайджана из-за Нагорного Карабаха, приведшее к кровавым погромам, этническим чисткам и затем, после распада СССР, к полномасштабной войне, до сих пор не нашедшей своего разрешения. Существовало ли решение армяно-азербайджанского конфликта в рамках единой страны, могли ли четкие и своевременные действия центральных властей предотвратить его развитие по худшему из возможных сценариев? Наверное, немедленная и жесткая реакция на погромы и насилие, причем с обеих сторон, позволила бы если не избежать, то по крайней мере смягчить развитие конфликта. Быстро выяснилось, однако, что у союзного центра не было ресурсов, в том числе военных, которые позволили бы ему четко и деликатно действовать на опережение событий.

Вместе с тем общий ход этого конфликта был бы вне контроля центральной власти даже при самых умелых и своевременных ее действиях. Не имевший цивилизованного политического и юридического решения (армянская сторона апеллировала к принципу национального самоопределения, а азербайджанская – к принципу неизменности границ республики), карабахский конфликт стал одним из главных политических спусковых механизмов для начала процесса национальной дезинтеграции СССР и опаснейшей ловушкой для горбачевского руководства. Все более явная беспомощность центральной власти перед лицом этой проблемы во многом способствовала тому, что и другие национальные конфликты, вспыхивавшие в разных частях огромной страны (грузино-абхазский и грузино-осетинский, приднестровский, погромы в Фергане и столкновения в Оше), стали развиваться по сходному сценарию. Каждая сторона стремилась разрешать их самостоятельно, на свой страх и риск, без оглядки на общие интересы и на центральное руководство. Развитие этих конфликтов очень быстро становилось неуправляемым, ориентированным на силовые решения; политические процессы в СССР пошли вразнос.

Так реализовалась вторая из возможных альтернатив развития перестройки – неуправляемое нарастание экономических, социальных, политических и межнациональных противоречий. Советская система вертикальной организации государства и общества оказалась не в состоянии переварить и адаптировать те новые элементы экономического и политического плюрализма, которые внедрялись для ее усовершенствования. Под воздействием чужеродных факторов система начала давать сбои, вошла в кризис и затем обрушилась в 1991 г. Сохранить Советский Союз, пусть даже в уменьшенном формате (в ново-огаревском процессе участвовали только девять республик из 15), было в этих условиях совершенно невозможно. Судьба страны оказалась намертво связанной с судьбой исчерпавшей себя политической системы. Это представляется важнейшим уроком событий и процессов четвертьвековой давности.

Автор – преподаватель Московской высшей школы социальных и экономических наук

Предыдущая статья серии: Владислав Зубок. Крах СССР и кризис старых версий