Нереволюционная ситуация
Политолог Дмитрий Травин о том, почему 2017 год не похож на 1917-й
В связи с приближающимся юбилеем русской революции у нас все чаще в наступающем 2017 году стали искать черты рокового 1917-го. Ищут порой даже мистическую связь между ними, полагая, будто Россия обречена сотрясаться в конвульсиях именно в 17-м году, и ни в каком ином.
Мистическую связь мы искать не будем, а вот если взглянуть на конкретные факторы, определяющие социальную нестабильность, то трудно будет обнаружить серьезное сходство между эпохами. Общим, пожалуй, является то, что политические режимы в том и другом случае содержат лишь элементы демократии, и то, что значительной части российской элиты подобная половинчатость не нравится. Вестернизированная часть общества и ныне, как 100 лет назад, справедливо считает дефицит демократии серьезным тормозом для модернизации. Но из торможения модернизации вовсе не вытекает автоматически необходимость падения деструктивного режима.
Царизм рухнул на взлете, поскольку ввязался в кошмарную войну, надорвался и не смог, с одной стороны, обеспечить приемлемый уровень жизни населения, а с другой – сохранить легитимность в глазах народа, вынужденного затянуть пояса. Монарх или автократ могут править голодающим населением, если оно по какой-то причине боготворит власть, или же править процветающим населением даже тогда, когда оно не признает власть справедливой. Но нельзя долго править голодающим и проклинающим тебя населением.
Российский император мог долгое время царить над несчастными рабами, поскольку они считали его власть происходящей от бога. И некоторое время мог царить в модернизирующемся обществе, поскольку оно после отмены крепостного права развивалось и быстро богатело, несмотря на то что просвещенные элиты хотели теперь демократии. Когда же затянувшаяся война измучила народ, а распутинщина дискредитировала царя, случилась революция. В иной же ситуации могла бы и не случиться. Точнее, она скорее всего нас не миновала бы, но пришлась бы на какую-нибудь иную эпоху. Скажем, на эпоху Великой депрессии (начало 1930-х гг.), когда бедствия населения обострились бы до предела в условиях нелегитимности царской власти.
Сегодня все совершенно не так, как было в 1917 г. Власть легитимна, хотя держится не на божественном происхождении, а на личной харизме национального лидера. Уровень жизни снижается, но вовсе не так стремительно, как в годы Первой мировой. И войны мы ведем маленькие победоносные, а не безумные мировые, истощающие участников до предела.
Кстати, именно по этой причине не следует ожидать от России по-настоящему жесткой военной конфронтации с НАТО. Наши правители хотят спокойно править и дальше. Они прекрасно понимают, что революции возникают по причинам, описанным в этой статье, а вовсе не из-за происков иностранных агентов, как твердят пропагандисты. Ловля «агентов» – это для того, чтобы народ в тонусе держать. А главное – не переходить определенную черту в конфронтации, не становиться силой, по-настоящему опасной для Запада, пугающей западного обывателя и настраивающего его на серьезное противостояние.
Сегодняшняя ситуация в России гораздо больше напоминает брежневскую эпоху. Стабильность режима поддерживается в условиях, когда уровень жизни населения медленно снижается, элиты недовольны происходящим, даже харизма вождя постепенно тускнеет, но не происходит ничего такого, что предопределило бы социальный взрыв. Брежнев, как мы помним, спокойно помер на своем посту, а после него на том же посту померло еще два престарелых генсека, прежде чем решено было объявить перестройку. И объявили ее не старики, привыкшие к спокойной жизни, а представители нового поколения, стремившегося по некоторым причинам к строительству социализма с человеческим лицом.
Старцы брежневского поколения не сталкивались с социальными катаклизмами по трем основным причинам. Во-первых, нефть Западной Сибири позволяла худо-бедно поддерживать уровень жизни народа. Пусть плохонький. Пусть с талонами и колбасными электричками. Пусть без масла в Воронеже и без мяса в Костроме. Но при таком уровне жизни широкие массы не стремились выходить на улицы с протестами, рискуя жизнью, свободой и убогоньким своим благосостоянием. В этом ситуация качественно отличалась от той, что сложилась в феврале 1917 г. в Петрограде.
Во-вторых, КГБ жестко отсекал от широких масс потенциальных лидеров протеста, обходясь при этом без широких репрессий сталинского типа. Тех, кто нарывался, предупреждали о том, что так поступать не следует. Большинство нарывающихся при этом затихало и ограничивалось анекдотами про Брежнева на кухне при заткнутом подушкой телефонном аппарате. Меньшинство отправлялось в места не столь отдаленные. «Настоящих буйных мало – вот и нету вожаков».
В-третьих, партийно-государственная элита демонстрировала удивительную сплоченность, несмотря на то что номенклатурщики среднего уровня уже мечтали то ли о социализме с человеческим лицом, то ли о номенклатурной приватизации. Старики же ни о чем не мечтали, а спокойно ждали, пока помрет предыдущий генсек, чтобы занять его место. Андропов за Брежневым, Черненко за Андроповым. Косыгин, Суслов и Устинов померли, не дождавшись своей очереди. Но, уходя в мир иной, не роптали. Глядели на Брежнева, правившего не приходя в сознание, и помалкивали.
Сегодня у нас по этим трем позициям складывается очень похожая ситуация. Плюс харизма Путина вместо убогости Брежнева. Полные прилавки вместо пустых. И работоспособная пока еще идеология осажденной крепости вместо уже совершенно неработоспособной в 1970–1980-е гг. идеологии строительства коммунизма. Трудно представить себе революцию 2017 г., формирующуюся на таком фундаменте.
И это при том, что недовольных, конечно же, повсюду полно. Но от недовольства, фиксируемого порой массовыми опросами, до реальной революции дистанция огромного размера. Недовольство – не более чем одна из составляющих социального взрыва. Но далеко не определяющая.
Автор – профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге