Общество пауков в банках

Один задержан с поличным и помещен под домашний арест, другой согласился сотрудничать со следствием, а третий отказался, четвертому вынесен приговор, пятый отбывает наказание и сообщает об избиениях и издевательствах, шестому приговор отменен, но скоро ему вынесут новый, более суровый, седьмой помилован и специальным рейсом отправлен за рубеж, восьмой умер в заключении, лишенный медицинской помощи, девятая освобождена условно-досрочно, десятый выпал из окна кабинета следователя, одиннадцатый освобожден от уголовного преследования как участник боевых действий, у двенадцатого при обыске нашли денег общим весом в тонну, тринадцатый поселился там, откуда выдачи нет, и объявлен в розыск, и т. д. и т. п. Это не раздел происшествий, не криминальная или судебная хроника, а политический процесс.

Классическая метафора «драка бульдогов под ковром» дожила до новой редакции – «драка бульдогов без ковра». Под «бульдогами» подразумеваем реальные политические силы и их реальных лидеров, не имеющих отношения к симуляциям и имитациям, составляющим то, что по недоразумению все еще называют партиями и представительством. Кормовая база сырьевой экономики сжимается, на остающиеся ренты много претендентов, и все они как один непоколебимо лояльны высшему руководству, социально близки ему и даже лично знакомы. В этой ситуации не остается ничего другого, кроме как разыгрывать кормления «на драку собаку» как призы в конкурентной борьбе. Пространство и средства такой борьбы определяются происхождением ее участников, которое тайны не составляет. Элементы государства, начиная прежде всего с правоохранительной системы, приватизированы различными группами, которые, используя ресурсы государства, могут эффективно контролировать свои уже имеющиеся ренты и бороться за новые. Если 15 или 10 лет назад еще можно было говорить о том, что криминальные группы, силовики или чиновники «кошмарят» бизнес или обслуживают его, то сегодня в каждом конкретном случае все четыре упомянутые стороны либо уже слились в одно целое, либо близки к этому. Фактор пользования частью государства наиболее важен, так что всякий экономический интерес реализуется прежде всего политически, что в условиях ликвидации публичной политики означает борьбу даже не в аппаратном, а преимущественно в уголовно-правовом пространстве, где конкретными орудиями становятся компромат, слежка, провокация, возбуждение и закрытие дела, мера пресечения, приговор и т. д. Лента новостей красноречиво свидетельствует о том, что это и есть политика, а частота событий и их яркие краски демонстрируют публике накал борьбы. Все это можно сравнить с борьбой за ресурсы середины – конца 1990-х, которая велась в гангстерском стиле, и можно порадоваться, что сегодня, кажется, нравы стали мягче, цивилизованней, противника не «заваливают», а гуманно «закрывают».

Ползучая приватизация правоохранительной системы и ее вовлечение в политическую борьбу имеют разнообразные следствия. Предписанные функции становятся второстепенными, что прямо влияет как на экономическую деятельность, поскольку все меньше остается шансов получить адекватную государственную защиту прав собственности, так и на защиту общих прав граждан. Сами законы становятся орудием для избирательного применения, что открывает бесконечные возможности для произвола при отсутствии каких-либо формальных оснований для оспаривания этого произвола. Но во что может превратиться такая правоохранительная система?

Многие эксперты едины в том, что российское общество согласно прожить 10 лет без роста и социальной динамики, считая это лучшей альтернативой по сравнению с кризисами и потрясениями. Но если нынешний «нестойкий» застой сорвется все-таки в кризис, правоохранительная система должна будет все в большей степени превращаться в карательную. По отношению к немногочисленным активным оппонентам власти карательные функции выполнялись ею с начала 2000-х, начиная с преследований Гусинского и Ходорковского, но масштабы остаются небольшими, поскольку невелики и угрозы. Задача карательных органов – террор и подавление протестной активности, из истории СССР мы хорошо знаем, как это выглядит. Для реализации такого сценария удержания власти режиму предстоит трансформироваться из гибридного в подлинно авторитарный, с опорой прежде всего на силовые ресурсы и пропаганду, а от карательных структур потребуются две вещи: беспощадность к подавляемым и абсолютная лояльность руководству. Как свидетельствует исторический опыт, и то и другое достигается при помощи модернизированного принципа «разделяй и властвуй»: к суровой конкуренции между силовыми структурами за экономические и властные ресурсы добавляется такая же конкуренция между персонами и группами внутри каждой из силовых структур. Здесь-то и вступают в дело доносы, слежка, компроматы и провокации, которые сегодня уже работают в числе средств политической борьбы. В роли арбитра выступает, понятное дело, сам авторитарный правитель, которому конкурирующие стороны несут досье на своих соперников. Страшнейший грех – нелояльность, которая может проявляться, например, в недостаточном рвении при запугивании и подавлении противников режима, что под пером конкурента легко превращается в измену.

Впрочем, я не думаю, что дело дойдет до сколько-нибудь масштабных и жестоких репрессий. Россияне не собираются протестовать, поскольку понимают, что их ждет в случае протестов, и скорее выберут освоенную в 1990-е стратегию выживания. Кроме того, нет и тех людей, которые могли бы протесты возглавить. Романтическая идея «борьбы за народное счастье» давно утратила актуальность, общепризнано, что никто никому ничего не должен, что всякий сам кузнец своего счастья, так что пассионарии – Робеспьеры, Чернышевские, Троцкие и Че Гевары – либо продвинулись на ведущие позиции в существующей системе власти и бьются за ренты, либо отбыли в направлении условной Кремниевой долины, где ныне по преимуществу и вершится история.

Хотя система голодных и ядовитых пауков в банке скорее всего и не будет приведена в действие как карательная, она уже делает свое репрессивное дело. Запугиванию и подавлению подвергаются не столько конкретные люди или группы, сколько коллективное сознательное российского общества в целом, или, говоря старинным языком, «нравы». Отношения пауков в банке основаны на всеобщем недоверии, подозрительности, дезинформации, союзы временны и неглубоки, участники процесса предельно циничны: именно такой климат отношений позволяет карательным органам сохранять свои ключевые свойства. Надо сказать, что это единственная разновидность человеческих сообществ, напрочь лишенная какой-либо морали. Мораль – это интегрирующий институт, способствующий взаимодействию и сотрудничеству, тогда как «банка» работает на принципах прямо противоположных. В силу элитарного положения борющихся силовиков их «нравы» естественным образом распространяются и на прочие структуры государственного аппарата, и на все общество в целом. Начать хотя бы с языка, в котором широкое бытование в культуре слов из криминального арго получает теперь окончательную легитимацию уже со стороны государства, а ведь слова не есть только лишь слова, за дискурсом стоит картина мира, система ценностей, т. е. те самые «нравы».

В целом с ними уже давно знакомы. Для российского общества не стало неожиданным, что борьба внутри силовых структур и между ними за контроль над экономическими ресурсами – это политический процесс, разворачивающийся в уголовно-правовом пространстве, потому и реакция на историю Алексея Улюкаева оказалась вполне адекватной (см. опрос ВЦИОМа). Большой интерес к ней связан также с тем, что в условиях доминирования информационного спама и пропаганды здесь состоялась встреча с реальностью, хотя бы и имеющей упаковку скандала. Видя сюжет о том, что в офисе крупнейшей нефтяной компании федеральному министру рутинно вручили чемоданы с деньгами, публика распознает характер отношений между участниками операции и описывает его в терминах «кинул», «подставил», «сдал», «развел». Возникает, конечно, некоторое скоро проходящее недоумение – ведь оказывается, что банальные «подставы» и «сдачи» характерны для отношений на уровне высших чиновников и олигархов. И если никто не считает нужным маскировать происходящее, если таковы теперь нормы отношений элиты, то почему бы не применить их в отношениях с партнерами, коллегами, соседями, одноклассниками, членами семьи?

Диффузный цинизм, пронизывающий российское общество и блокирующий любую попытку социального преобразования или инновации уже на этапе формулирования идей, имеет в «нравах» элиты свой живой источник. Правда, никогда ранее элита не доходила до такой прямоты и открытости, не демонстрировала в такой степени свое лицо. И в этом гиперреализме есть политический смысл – подавление и запугивание. Для активных и амбициозных меньшинств в тех или иных группах и сообществах демонстрируемые «нравы» элиты должны стать предметом воспроизведения и подражания, вследствие чего эти группы и сообщества, и без того плохо интегрированные, погрузятся, возможно, во внутреннюю борьбу за те ресурсы, которыми еще обладают, так что в перспективе возникает целая пирамида из банок с голодными и ядовитыми пауками, т. е. достигается еще большая степень дезинтеграции общества и упадка его институтов. Со своей стороны пассивное большинство получает message о том, что следует расстаться с любыми иллюзиями относительно характера и намерений власти, смириться с возрастающими издержками в условиях возможного кризиса и помнить о последствиях протестных действий.

Ценой откровенного культивирования цинизма и «нравов» пауков в банке уже сейчас становится деградация общества и государства. Ее предел – состояние, в котором ни о каком прогрессе речь уже не идет, а на повестке дня остается лишь выживание failed state. На то, чтобы пережить этот позор и избавиться от порочных социальных практик, потребуется не одно десятилетие, а ведь мы не знаем, какие еще ресурсы откровенности остаются в резерве.

Автор – философ, приглашенный преподаватель Европейского университета в Санкт-Петербурге