Кто соблазнит Россию

Модернизация России всегда зависела от состояния того мира, в котором она находилась. Движение вперед определялось появлением ярких образцов. Застой – исчезновением примеров для подражания.

Исторически первой моделью, на которую ориентировалась наша страна, была Византия. Киевская Русь взяла у греков христианство и в пакете с ним получила все ключевые институты того времени. Внешнее великолепие Царьграда служило залогом того, что при движении по греческому пути все у нас сложится неплохо – как с военной мощью, так и с богатствами. Если в бога веруешь правильно, то господь о тебе позаботится лучше, чем о «латынских еретиках».

Увы, в середине XV в. византийский образец рухнул под ударами османов. Царь, как выяснилось, был «ненастоящим». Подрастающая Московия оказалась вдруг сама по себе, без авторитетного родителя. Впрочем, переходный возраст располагал к поиску. Мы родили концепцию «Москва – третий Рим» и заявили, что приняли христианство не от греков, а от самого апостола Андрея. Тут же выяснилось, что Рюриковичи происходят от Пруса – брата цезаря Августа, а значит, они сами по себе цезари.

Вооружившись возбуждающей идеологией, Московия при Иване Грозном пошла воевать с Западом. Но оказалось, что для побед недостаточно объявить себя третьим Римом. Вскоре поляки уже сидели в Кремле. И хотя Смута закончилась для нас благополучно, в начале XVII столетия стало ясно, что нужно вновь ориентироваться на очередной зарубежный образец. На этот раз не в идейном, а в чисто инструментальном смысле.

Целый век прошел в активных попытках перенимания западного военного опыта, а затем (при Петре) стали перенимать еще и опыт построения государства. Завершился этот этап развития так же, как предыдущий. Образец рухнул. Случилось это в ходе Великой французской революции, ставшей не просто заварушкой, а потрясением основ. Сильнейший абсолютистский режим Европы оказался «ненастоящим», так же как раньше греческий православный царь.

Узурпатор Бонапарт прошелся по Европе, как Осман по Византии. Но поражение потерпел от нас. Внезапно оказалось, что именно Российская империя является единственным достойным наследником старого режима, рухнувшего вместе с Бастилией. Мы вновь стали крутыми, бросили учиться и попытались установить в Европе свои порядки, сводившиеся в основном к тому, чтобы не допускать новых «майданов». На этой великодержавной волне власть начала утверждаться в духе «православия, самодержавия, народности». Интеллектуалы позиционировали себя как славянофилов и возгордились народными истоками.

Дело кончилось поражением в Крымской войне. Хотя этот конфуз был, конечно, не сопоставим по значению с польской интервенцией времен Смуты, вывод пришлось делать тот же самый: пора вновь в обучение. На этот раз учиться надо было не христианству и даже не военно-государственному строительству, а экономике. Поскольку, как ни молись богу и как ни выстраивай фрунт, войска не поспевают к месту баталий без железных дорог, дороги не строятся без железа, железо не плавится без горнодобывающей промышленности... А промышленность требует иностранных капиталов и дешевой свободной рабочей силы, которую может дать только отмена крепостничества.

Новым образцом для нас стали англо-американский и немецкий капитализм. Эффективная организация труда заворожила даже большевиков, стремившихся поначалу учиться у Запада развитию «производительных сил». Но вновь случился конфуз. Сталинская индустриализация на фоне Великой депрессии показала, что мы круче. А потом была еще и победа в Великой Отечественной. В общем, учиться мы бросили, осудили космополитизм, закрутили гайки и заявили американцам устами Никиты Хрущева, что мы их закопаем. Очередной рывок к великодержавию обернулся провалом. Закопать не закопали, но очень проголодались.

Перестройка означала очередную попытку чему-то научиться, причем в устах ее прорабов речь теперь шла даже не просто об экономике, а о примате общечеловеческих ценностей. Поначалу дело пошло неплохо. Но стоило лишь нам обнаружить огрехи в западных ценностях, как все встало.

Рынок западных стран оказался подвешен на пирамиде госдолга. Капиталы ушли в Китай. Мультикультурализм обернулся терактами. Евробюрократия разрослась почище нашей номенклатуры. Все это в совокупности является отнюдь не лучшим объектом для подражания.

Опыт показывает, что развитие России зависит не только от нашей способности учиться на зарубежных примерах, но и от способности мира эти примеры создавать. Как только рушился соблазнительный образец, так сразу появлялись «Москва – третий Рим», «православие, самодержавие, народность», «долой безродный космополитизм» и, наконец, «Крым наш». Амбициозные лозунги разных эпох воздействовали на общество, конечно, совершенно по-разному, но само их появление вместо импорта институтов являлось вне зависимости от времени отражением одной и той же проблемы – утраты отечественными элитами представления о том, что этот импорт вообще необходим.

Подобные метаморфозы не являются, кстати, сугубо российским феноменом. Когда под воздействием деградации Святого римского престола ушел соблазн ренессансного гуманизма, Германия объявила реформацию, спровоцировав тем самым столетие религиозных войн. Когда возникло сомнение в эффективности британского фритредерства, Бисмарк перешел к протекционизму. А когда оказалась неработоспособной веймарская демократия, выстроенная по западному образцу, немцы начали экспериментировать с нацизмом.

Уже очевидно, что Россию заводит в экономический тупик изоляционизм последних лет. Но эйфория так просто не трансформируется в политику здравого смысла. Скорее на фоне долгой стагнации она сменится апатией. А выход из апатии во многом зависит от того, появятся ли на Западе в ближайшие десятилетия по-настоящему соблазнительные образцы развития. Если Америка с Европой не наведут порядок в собственном доме, невелика вероятность того, что мы пристроим к этому дому свою уютную комнатку.

Автор – профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге