Великая постпостиндустриальная эра

Автор – директор по исследованиям и аналитике Промсвязьбанка

Пятнадцатого августа 1971 г. Ричард Милхаус Никсон, президент США, выступил с обращением к нации. Он посвятил его достижению процветания в мирное время. По словам Никсона, перед Америкой тогда стояли три задачи в области экономики: справиться с безработицей, с инфляцией и защитить позиции доллара как столпа мировой финансовой системы. Это означало на деле покончить с Бреттон-Вудской системой, появившейся на свет еще в 1944 г. на смену золотому стандарту. Эта система подразумевала привязку доллара США к золоту по фиксированной цене $35 за унцию, а крупнейших валют мира – к доллару.

Вот что сказал Никсон: «За последние семь лет наблюдается в среднем один международный валютный кризис в год. Кто выигрывает от этих кризисов? Не трудящиеся, не инвесторы, не реальные производители национального состояния. В выигрыше международные денежные спекулянты. Они строят свое процветание на кризисах, они помогают создавать их <...> Я поручил министру Коннелли временно приостановить конвертируемость доллара в золото и другие резервные активы, за исключением тех сумм и на тех условиях, которые соответствуют целям денежно-кредитной стабильности и интересам Соединенных Штатов <...> В полном сотрудничестве с Международным валютным фондом и с теми, кто является нашим торговым партнером, мы будем настаивать на необходимых реформах, призванных создать крайне необходимую новую международную валютную систему».

К 1974 г. Бреттон-Вудская система была окончательно свернута, а на ее месте возникла система плавающих (так называемых фиатных) валют, при которой каждая страна вольна выбирать свою валютную систему: полностью плавающую, частично или полностью привязанную к бенчмаркам вроде корзин валют и т. п. Бреттон-Вудская система хорошо работала в период послевоенного восстановления экономики нынешней G7. Благодаря ей разрушенные в щебень экономики Европы и Японии не постигла жесточайшая инфляция вроде веймарской. А США направили в помощь иностранным государствам $143 млрд за 25 лет. Это примерно $1,3 трлн в нынешних ценах.

Однако со временем – к 1960-м – экономики G7 восстановились. А в США вскоре платежный баланс стал отрицательным (в соответствии с дилеммой Триффина), выросли государственный долг и инфляция из-за войны во Вьетнаме, которую считали тогда неизбежным бременем борьбы с агрессивным коммунизмом. Доллар из-за фиксации оказался резко переоцененным, а партнеры США, недавние реципиенты их помощи, считали, что американоцентричная система несправедлива.

Сложные монетарные идеи – согласно которым, например, французский франк, по мнению властей республики, мог бы и вырасти к доллару, но не должен был расти к золоту, – а пуще всего желание иметь собственный эмиссионный центр и не зависеть от американского привели к тому, что Бреттон-Вудская система стала распадаться, а ее участники – требовать от США обменять доллары в их резервах на золото по фиксированному курсу. Заметим, что тогда биржевой курс уже на целых $10 отклонялся от фиксинга – не в пользу доллара, конечно. У минфина США для погашения внешних требований в объеме $14 млрд было золота всего примерно на $3 млрд (остальное золото покрывало внутреннюю ликвидность в обращении). Бреттон-Вудс закономерно пал. Никсон для смягчения последствий августовских перемен ввел 90-дневное эмбарго на рост цен и зарплат по всей стране, а также 10%-ный налог на импорт, дабы сбить весьма возможную панику, отток капитала и взрыв инфляции. Тем не менее в течение 1970-х доллар упал в цене по отношению к соперникам примерно на треть.

Но это были уже детали. Новая система плавающих валют воцарилась в храбром новом мире. Каждый центральный банк волен печатать столько денег (резервных денег, это не те деньги, которые банки дают взаймы реальному сектору), сколько ему позволят внутренние императивы: обязательства, взятые им перед самим собой и нацией, а также принципы той денежной политики, которую он добровольно принял для себя в качестве основы основ.

Падение Бреттон-Вудской финансовой системы – этого рецидива золотого стандарта – и появление на ее месте плавающих валют имело огромное значение. Оно открыло дорогу новым методам управления рыночной экономикой, создало основу глобализации финансов и сделало возможным тот бум инвестиций в инновации, который характерен для конца ХХ – начала ХХI вв. Плавающие валюты служат основой для формирования и новой, постпостиндустриальной, так называемой распределенной финансовой системы, о которой стоит говорить отдельно. С другой стороны, именно система фиатных, плавающих, валют со свободной конвертацией и движением капиталов является одной из причин резко возросшей с середины 1980-х макроэкономической волатильности, а также волатильности цен активов. Хотя волатильность повышают и рудименты Бреттон-Вудса.

Поскольку все суверенные центробанки вольны выбирать для себя основы денежно-кредитной политики, некоторые страны на деле продолжают следовать бреттон-вудским принципам – к своему преимуществу. Это прежде всего Китай. Многие считают, что именно следование Китаем политике привязки юаня к доллару и создает тот самый чудовищный дисбаланс в торговле между США и КНР, ЕС и КНР. Универсальный резервный характер доллара, поддерживаемый самым активным образом китайскими товарищами, приводит к сосредоточению сбережений в Китае и подобных экспортирующих странах и, напротив, их эрозии в G7, к росту потребления в США и G7 против роста производства и экспорта из Еmerging Markets. Во имя обеспечения так и не достигнутой макроэкономической стабильности нет на планете более заинтересованной в расширении резервного списка и списка плавающих валют экономики, чем США. Противоречия между глобальным характером финансово-валютной системы и национальным характером и эгоизмом эмиссионных центров становятся системно все более яркими и требующими решения. Время более интегрированных и значимых наднациональных институтов, чем бреттон-вудские (вроде МВФ), приходит и уже стучится в двери. Стихийные альтернативы вроде криптовалют – один из симптомов того же плана.

По удивительному (удивительному?) стечению обстоятельств вместе с «клиническим» концом Бреттон-Вудской системы в 1974 г. был выпущен процессор Intel 8080, который стал первым массовым вычислительным процессором ХХ в. На его основе была создана СР/М – первая операционная система для персональных компьютеров. Это был огромный шаг от калькуляторов к тому, что мы имеем сегодня у себя на столе, в сумке и в кармане. 8080 понимал язык ассемблера (набор инструкций для процессора, переводимый непосредственно в машинные коды), который позднее – через два года – стал стандартом для основополагающего 8086 и серии х86 – без преувеличения технологической основы современного мира. Наконец, в течение 1980–1990-х новый мир, построенный из миллионов компьютеров, в том числе персональных, был объединен всемирной паутиной – сетью интернет.

Смысл персональных компьютерных и особенно сетевых технологий – не только в том, что они стали средой виртуального обитания для интеллекта, а скоро, похоже, и для его счастливых обладателей, огромным инструментом обмена информацией, знаниями и творческими произведениями, но и в том, что миллионы, а теперь уже и миллиарды людей в той или иной степени вышли из-под контроля централизованных структур и получили возможность жить и работать вне цехов, офисов и прочих официальных мест концентрации людей. Вне юрисдикций и границ, несмотря на отчаянные попытки удержать их в традиционных клетках. Подобной структуры, отменяющей царства, цеха и само пространство, не существовало никогда прежде. Теперь же следует закономерный этап материализации этой свободы – internet of thing, трехмерная печать, распределенная энергетика и проч. Человеческое общество переходит все больше от государства «естественного насилия» (в терминах Дугласа Норта и др.) к договорным формам сосуществования и самоорганизации. И делает это благодаря технологиям, которые, в свою очередь, обильно подпитываются «освобожденной» финансовой системой, также призванной обслуживать такой грандиозный переход.

Несмотря на яростные и жестокие попытки удержать традицию, несмотря на естественные трудности, вызванные, например, разницей менталитетов, тренд постпостиндустриальной эпохи предрешен: человечество, логично и неизбежно, движется в направлении всеобщей договорной интеграции. Хотя, разумеется, это не повестка дня ближайшего понедельника...

Впрочем, для смягчения столь благостной картины можно добавить и элементы негативного сценария. В качестве таковых можно предположить «элитарную эволюцию», при которой наибольшими благами интеграции пользуются не все страны мира, а только те, кто наиболее преуспел на пути прогресса. Напротив, объективно складывающаяся изоляция аутсайдеров может еще больше уменьшать их шансы на участие во всеобщем процветании, а отставание (за пределами карго-культа: модели машин, телевизоров и гаджетов будут, конечно, меняться у всех) – лишь нарастать.