Отцы, дети и навоз

Существует такой непатриотичный анекдот. Вылезают из навозной кучи на солнышко два червяка – папа и сын. Малыш обрадовался свету, видит, как все красиво, и спрашивает: «Папа, зачем же мы там живем, если тут все так хорошо?» – «Это наша родина, сынок!»

Можно посмеяться над нелепым «червячным» патриотизмом. Можно возмутиться кощунством анекдота, высмеивающего самое святое. Но можно обратить внимание на то, что вообще-то сосуществуют две правды. Как сын, так и отец не в состоянии понять друг друга, поскольку смотрят на жизнь совершенно по-разному. И именно это во многом определяет сегодняшний раскол в России.

Такого рода ситуация встречается в ходе модернизации любой страны. Ее преодолевают различными способами. Консервативный вариант предполагает, что детей можно так или иначе убедить в том, что родина важнее солнца. Модернистский – что отцы постепенно вымирают, освобождая дорогу детям, выбирающим свой собственный путь развития.

Консервативный вариант реализуется в двух случаях.

В традиционном, не меняющемся обществе, где опыт отцов важнее любых инноваций. Традиционный мир выживает именно потому, что дети учатся у родителей пахать землю, строить дома, обороняться от соседей. Причем от этих соседей не исходит ничего, кроме угрозы. У них нет никакого соблазнительного опыта организации жизни, который детям хотелось бы перенять.

Или в глубоко религиозном обществе, где какие-то перемены уже происходят, однако единая вера помогает народу сплачиваться, формируя у людей чувство общности. Подобная общность, основанная на религии (или, скажем шире, на культуре), препятствует развитию. У соседей имеется прогрессивный опыт (хозяйственный, военный, политический), который следовало бы перенять. Но человек ведь живет не хлебом единым. Душевное спокойствие в нищете может для него оказаться важнее роста благосостояния. И если дети лучше себя чувствуют не выходя за пределы исконной культуры, то никакой модернизации не будет. Общество предпочтет жить по заветам отцов не потому, что нет прогрессивного опыта, а потому, что его осознанно отвергают.

Модернистский вариант реализуется, если отцы не могут предложить детям такого, что отвратило бы их от поиска лучшей жизни у соседей. Если те живут богаче и если традиционная культура не может объяснить народу, почему ему следует жить в бедности, то начинается модернизация. И не отцы убеждаются в необходимости радикальных перемен – просто старшие поколения с годами отправляются в мир иной, не переставая ворчать по поводу неправильной молодежи.

Таким образом, дискуссии о том, стоит ли жить в навозной куче, никогда не разрешаются аргументами. Либо молодые диссиденты численно незначительны, маргинальны и старики их легко репрессируют, поскольку большая часть нового поколения на их стороне. Либо большая часть молодежи идет своим путем, видя преимущества новой жизни, а консерваторы просто сходят со сцены в силу того, что все мы смертны.

Какой вариант характерен для сегодняшней России?

Преимущества традиционного образа жизни давно уже были сомнительными для молодых поколений, поскольку многое из того, что мы ценим, приходится импортировать, признавая тем самым ценность соседского опыта. Однако нефтедолларовое богатство сформировало возможность жить и работать как раньше, потребляя при этом значительно больше, чем в прошлом. Отцы, распределявшие нефтедоллары, стали для молодежи более соблазнительным примером, чем соседи, в поте лица своего создающие новые технологии. Но поскольку эти отцы опираются не на умения, а лишь на удачу, их значение преходяще. При низких ценах на нефть молодежи достается все меньше благ, она все больше разочаровывается в старших поколениях.

Могут ли отцы при этом убедить детей в том, что родина важнее солнца и мы должны жить по-своему даже при низких ценах на нефть? В российской культуре и в православной вере нет ничего такого, что наделяло бы жизнь смыслом только при отсутствии перемен. Поэтому наша страна, как и любая другая, неоднократно проводила реформы.

Кремль пытается построить консервативную идеологию, но характерно, что делает он это не на национальной культуре, не на Бердяеве, Достоевском и Ильине, а на страшилке о том, что Америка строит нам козни. Если бы, скажем, народ удалось убедить в том, что всем следует жить по Домострою, Кремль сумел бы остановить перемены. Однако народ Домостроя не хочет, и идеологи нам даже не пытаются навязать ничего подобного. Максимум, что может сегодня сделать власть, это отвлечь нас на некоторое время от мыслей о реформах, застращав угрозами, идущими из-за океана.

Подобная тактика эффективна, если власть хочет подольше продержаться. Одних и впрямь удается обмануть. Другие обманываться рады, поскольку не готовы ни к каким переменам. Третьи пока еще не понимают необходимости перемен, поскольку не лишились старых доходов. Четвертые уже лишились, но полагают, что это временно, и Америки боятся больше, чем будущей нищеты. Из всех этих групп населения формируется прокремлевская коалиция, которая обеспечит «Единой России» победу в сентябре на парламентских выборах, а Путину – в 2018 г. на президентских.

Более того, поскольку жесткий контроль над телевидением гарантирует, что ни один политик, предлагающий обществу радикальную альтернативу, не сможет выступить перед многомиллионными массами, нынешняя политическая система просуществует, скорее всего, еще долго. Но не потому, что мы, мол, сами хотим жить там, откуда солнышка не видно, а потому, что одной части общества не дают его увидеть, а другой не дают создать механизм, обеспечивающий модернизацию.

Автор – профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге