Лучшая позиция в возможной войне всех со всеми

С начала 2000-х до середины 2010-х внутренняя политика России, точнее, ее идеология строилась на борьбе с «домашними» террористами и разговорах о модернизации. Тогда был нужен такой враг, как Доку Умаров, такое подполье, как «Имарат Кавказ» (запрещенная в России организация), и такой борец с терроризмом, как Рамзан Кадыров. Но еще были инновации, «Сколково», саммит G8 и Олимпиада в Сочи. В 2014 г., уже после возвращения Владимира Путина на фоне протестов «креативного класса» и Олимпиады, опороченной украинским майданом, все изменилось. Модернизация заменилась на Крым, «Сколково» на Стрелкова, «Имарат» – сначала на «киевскую хунту», затем на ИГ (запрещенная в России организация), Умаров на аль-Багдади, Порошенко и Коломойского, «креативный класс» обернулся пятой колонной, а затем и вовсе превратился в иностранных агентов и предателей. Но Кадыров остался в строю.

На шаг впереди

И не просто остался – Кадыров формирует политическую повестку. В прошлый понедельник он объявил, что чеченский спецназ воюет на территории Сирии и воевал там еще до прихода ИГ, а значит, до того, как Путин отправил туда бомбардировщики. Борьба с терроризмом, по-видимому, должна списывать другие грехи. Но глава Чечни, как никто другой, знает, что граница между терроризмом и борьбой с ним очень условная. Поэтому смело организует митинг против карикатур Charlie Hebdo, практически солидаризируясь с убийцами, и тут же, после терактов в Париже, призывает весь мир совместно бороться с ИГ.

Переход многих выходцев с Северного Кавказа, воевавших в Сирии, под знамена ИГ в 2015 г. и публичные присяги аль-Багдади амиров «Имарата Кавказ» оказались на руку и Москве, и Грозному – поддержали миф о войне «сил света с силами зла», которую ведут российские спецслужбы, армия и Кадыров.

Более чем у миллиона чеченцев, разбежавшихся по всему миру, остались родственники в Чечне. И теперь они заложники. Так, чеченцы, проживающие в Польше, боятся публично критиковать чеченского лидера и его режим: «Мы здесь что-то скажем, а нашим родственникам на родине будет плохо: арестуют, дома сожгут». Более тысячи чеченцев, по оценкам наблюдателей, воюют против Башара Асада в разных подразделениях, из них только небольшая часть приехала непосредственно из Чечни. Остальные – из Европы, с Ближнего Востока, из Северной Африки и Турции.

Убийство Бориса Немцова стало тем событием, после которого – возможно, вынужденно – Кадыров перехватил инициативу. Он теперь принимает деятельное участие в апгрейде российской политической машины. Все, что на федеральном уровне только начинают делать с внесистемной оппозицией, глава Чечни уже давно освоил в своей республике и активно переносит за ее пределы. Убийцы Немцова – патриоты, охранники – политические деятели, оппозиция – враги народа и психически больные люди. Прямое запугивание людей, пресечение любой критики, преследование родственников оппонентов. Кадыров опережает федеральную повестку на целый шаг. Когда Лорд (Магомед Даудов) стал мэром Грозного? Много раньше, чем Алексей Дюмин – губернатором Тулы.

Параллельно в самом начале февраля 2016 г. запущена интрига с Ингушетией. Кадыров поддержал муфтия Ингушетии Ису Хамхоева в конфликте с главой республики Юнус-Беком Евкуровым. И перевел это политическое противостояние в плоскость религиозного конфликта, в ходе которого президент Ингушетии предстает сторонником салафитов, или, как принято говорить, приверженцев «нетрадиционного ислама». Это региональная повестка, но очень важная. Некоторые наблюдатели склонны считать, что и за недавней провокацией с закрытием северной мечети в дагестанском Хасавюрте (тоже, если упрощать, считавшейся салафитской) маячит тень чеченского лидера. Кадыров активно использует конфликт между официальным исламом и салафитами как инструмент формирования своей политической машины на уровне всего Северного Кавказа.

Кадыров, как мы видим, предлагает один рецепт для либеральной внесистемной оппозиции и мусульман-салафитов. Дальнейшее развитие экономического кризиса будет только способствовать расползанию сложившихся на юге страны криминальных практик. Падение доходов населения приведет к росту неформального сектора экономики, он уже сейчас вырос до 20%, только по официальным данным, вместо 10%, которые в среднем по регионам выходили до начала этого кризиса. Кто обеспечивает безопасность собственности и исполнение контрактов в серой и черной зонах? В Москве уже трудно найти автосервис или ресторан, который не «крышуют» или не пытались «крышевать» чеченцы. Борьба за наличные деньги будет только обостряться.

Почему Кадыров опережает всех? В отличие от экспертов, которые прогнозируют, в отличие от политиков, которые пытаются угадать тренды, у Кадырова, всегда балансирующего на грани жизни и смерти, очень простая развилка. Он не прогнозирует и не ждет – Кадыров выбирает из двух версий будущего ту, в которой он существует, и туда увлекает за собой всю систему. Часть российской политической элиты вольно или невольно оказалась в одной и той же версии реальности с лидером Чечни.

Партия Кадырова

Публичная активность Кадырова делает его лицом российского политического класса, институциональной основой которого является союз спецслужб и криминала, зародившийся еще в 1990-х в Санкт-Петербурге.

Именно об этом говорит и испанский следователь Гринда Гонсалес, и ссылающийся на него в пятой главе своего доклада о результатах специального расследования убийства Александра Литвиненко судья сэр Роберт Оуэн.

Прикрываясь борьбой с терроризмом, правоохранительная система на Северном Кавказе – а теперь и по всей стране – борется с политической конкуренцией и инакомыслием. Так называемая либеральная внесистемная оппозиция почувствовала это после митинга на Болотной площади 6 мая 2012 г. А мусульмане чувствуют с начала 2000-х гг.

После второй чеченской войны спецслужбы получили высочайший политический статус, а широта полномочий и ФСБ, и МВД, и СКП совершенно разошлась с их исчезающей ответственностью перед обществом. В итоге основным инструментом политики в Дагестане, Чечне и других субъектах на Северном Кавказе стал политический террор. Общество, напуганное взрывами домов, захватом школ, театров и больниц, послушно боялось вооруженного подполья и оправдывало бесконтрольные действия правоохранителей. Вслед за полномочиями росли и доходы – один час проведения КТО (контртеррористической операции) может стоить около $1 млн. Двух-трех вроде бы террористов (иногда террористами оказываются похищенные накануне прямо из дома) окружают в три кольца бронетехника и сотни бойцов спецподразделений и превращают частный дом в груду искореженного кирпича и бетона. Это как игра в шахматы одновременно и черными, и белыми фигурами с гарантированными призовыми. Шахматная метафора глубже, чем кажется: кто знает, где заканчивается агентурная сеть и начинается террористическая, кто и зачем на самом деле снаряжает и направляет смертников? При этом так называемые незаконные вооруженные формирования часто действовали в интересах региональных политических элит, организуя экономический шантаж и нейтрализуя политических противников.

Тюрьмы ИГ в Сирии, где пытки применяются с особым размахом, среди русскоязычных боевиков получили название «Шестой отдел». Так называется в народе отдел по противодействию терроризму и экстремизму в региональных управлениях внутренних дел в России. Самый страшный такой отдел, которым в Дагестане и других республиках пугают задержанных, находится в городе Ханкала, в Чеченской республике.

Все эти практики, как и участие в войне на Юго-Востоке Украины, Кадыров сегодня объявляет правильными и патриотическими. Это вполне последовательная политическая программа, под которую уже собирается партия. Это политическая программа тех, для кого нет другой альтернативы, как и для Кадырова. И в этом, в изначальном выталкивании всех «партийцев» за красную черту, политическая сила проекта. Это не какая-нибудь «Единая Россия» с активами и семьями на Западе и остатками стыдливой респектабельности в эфире.

Партия исхода

Примерно с 2003 г. на Кавказе общественных активистов, выступавших против коррупции и злоупотреблений в земельных вопросах или за возможность исповедовать ислам согласно своим убеждениям, могли внести в списки неблагонадежных – даже объявить в розыск – и подводить под те же статьи Уголовного кодекса, что и бойцов «Имарата Кавказ». А это означает задержания и допросы с применением пыток, похищения.

Практика подбрасывания «неправильным мусульманам» при обысках наркотиков и боеприпасов с последующим арестом и альтернативой либо получить длительный срок заключения, либо откупиться и иметь возможность выехать из страны создала поток политических эмигрантов. И вооруженное сопротивление.

Тысячи людей выехали из России и других стран СНГ в Турцию, Египет, Арабские Эмираты, на Украину, в страны Евросоюза, спасаясь от преследования со стороны властей за свои религиозные убеждения. По разным данным, более 7000 российских граждан и граждан республик бывшего СССР участвовали и продолжают участвовать в войне в Сирии на стороне противников Асада в составе разных боевых групп.

Можно различать «малую хиджру» 2000-х гг., когда мусульмане Северного Кавказа, составлявшие политическую оппозицию или сопротивлявшиеся региональным силовикам, выталкивались из легальной жизни региона – кто-то уходил «в лес», кто-то переселялся в другие города и регионы (например, некоторые салафиты уезжали из Дагестана, где их преследовали, в Москву, Санкт-Петербург, Тюменскую область). И «глобальную хиджру» 2010-х гг., когда все несогласные (и мусульмане, и националисты, и либералы) попали под репрессии. За инакомыслие, а не за политический или социальный протест.

Интеллектуальная элита исламской уммы стран СНГ, осевшая в Стамбуле и странах Западной Европы, чем-то очень похожа на либеральных «несогласных». Тех, которые, опасаясь репрессий или надеясь на смену гражданства, покинули Россию и пытаются найти себя в Праге, Варшаве или даже Лондоне. Отличается исламская миграционная волна, во-первых, количеством сторонников, оставшихся в регионах исхода, – их много больше, чем у миграции либеральной. Во-вторых, готовностью большой части эмигрантов присоединиться к вооруженной борьбе на родине, если таковая начнется.

Северный Кавказ и почти весь исламский юг СНГ стали котлом, в котором социальная энергия ликвидации колхозов и разрушения сельских общин (джамаатов, махаля) спровоцировала реституцию и сельские революции, а затем урбанизацию и трудовую миграцию в мегаполисы и нефтегазовые регионы. Политический террор против активистов религиозного и национального возрождения подпитывал и вооруженное подполье в середине 2000-х, и его глобальную реинкарнацию – поток политических эмигрантов и моджахедов в середине 2010-х. Провал нефтяной экономики России может обострить конфликт до вооруженного противостояния. Кадыров, со своей звериной интуицией, уже занимает наиболее удобную позицию в этой возможной войне всех со всеми, которая обещает быть очень похожей на события в современной Сирии или в России времен гражданской войны 1918–1922 гг. Историю, как всегда, будут писать победители. Но и будущее тоже можно выбрать другое, если найдется, кому сделать этот альтернативный выбор.

Автор – старший научный сотрудник РАНХиГС