Почему Россия не Сирия

Российский режим отличается от сирийского огромным числом характеристик. Но одно из ключевых отличий состоит в миноритарном характере режима Асада. Вслед за падением колониальных систем во второй половине ХХ в. во многих бывших колониях Ближнего Востока возникли миноритарные режимы, возглавляемые религиозными меньшинствами соответствующих стран. До наших дней дожил лишь режим Башара Асада, управляемый религиозным меньшинством алавитов – узкой и тесно интегрированной кастой, небезосновательно убежденной, что ее выживание полностью зависит от удержания Асадом власти. Алавитское меньшинство (близкое к шиитам по особенностям вероисповедания) правит суннитской Сирией уже свыше четырех десятилетий.

Российские политики часто пугают россиян сирийским сценарием: дескать, смотрите, каким хаосом заканчивается экспорт «так называемых демократических революций», свержение (пусть и недемократического) лидера. Так, Владимир Путин неоднократно заявлял, что череда таких переворотов привела к «трагическим последствиям» для народов стран, переживших вмешательство в их жизнь, и что в России недопустимы «цветные революции». В начале 2015 г. глава МИД России Сергей Лавров даже предлагал внести в Декларацию ООН 1970 г. о принципах международного права, касающихся дружественных отношений между государствами, положения о недопустимости поддержки «антиконституционной смены власти» (т. е. революций). Месседж российских политиков понятен: дескать, упаси, Господь, увидеть народный бунт, бессмысленный и беспощадный.

Но есть большие сомнения, что в России произойдет что-то подобное. Варианты транзита сильно зависят от характеристик существующего режима, и в этом смысле любопытно сравнить российский режим с тем же сирийским.

При этом алавиты не только сильно спаяны общей конфессиональной принадлежностью и особенностями выживания во враждебной религиозной среде, но и доминируют среди сирийских военных и особенно в сирийских спецслужбах. Как пишет известный специалист по Сирии Джошуа Ландис, уже к середине 1950-х гг. алавиты составляли около 65% офицеров в сирийской армии, а в течение последующего десятилетия установили полный контроль над армией. Будучи у власти, алавитские элиты всячески старались продвигать своих детей и родственников в верхушку сирийских силовых структур и стратегически важных министерств (безопасности, иностранных дел и проч.). По некоторым данным, число суннитов не превышало в среднем 10% от числа всех сирийских дипломатов.

Ландис подчеркивает, что с момента прихода к власти режим культивировал лояльность алавитов системе. Несмотря на риторику арабского национализма, власть четко понимала, что только взращивание традиционной лояльности своей семье, роду и религиозной группе позволит ей цементировать и удержать власть. Асадам это во многом удалось: ранее подверженная постоянным переворотам Сирия при новом режиме стала довольно стабильной. При возникновении протестов на подавление отправлялись специальные формирования, состоявшие преимущественно из алавитов (или доказавших свою преданность суннитов). Результатом стала выработка сильнейшей преданности алавитского меньшинства режиму. Если добавить к этой лояльности реальную угрозу физическому выживанию алавитов в случае победы суннитского большинства, понятно, что алавитские элиты будут стоять за Асада до конца. Этим объясняется поразительно низкое число случаев перехода членов сирийских элит на сторону оппозиции. Специалист по гражданским войнам и Ближнему Востоку, исследователь Гарвардского университета Вера Миронова отмечает, что с начала вооруженного конфликта от Асада на сторону оппозиции бежали в основном сунниты, среди высокопоставленных алавитов таких немного. Ярко выраженная преданность Асаду способствует все большему распространению среди алавитов «осадного менталитета», который делает их еще менее склонными к уступкам оппозиции и радикализирует конфликт.

Популистский авторитаризм в России основан не на принадлежности к какой-либо миноритарной группе, окруженной враждебным большинством, а на активном перераспределении ресурсов между разными группами поддержки – ближним кругом элит, силовиками, бюрократами, бюджетниками. Сама по себе идентичность этих групп не играет фундаментальной для системы роли, как в сирийском случае. В системе нет меньшинств, чье физическое существование критически зависит от сохранения Владимиром Путиным власти. Риски, с которыми сталкиваются российские элиты в случае смены руководства страны, гораздо ниже, чем риски алавитов. Поэтому российский режим не столь устойчив и критическим образом зависит от постоянного доступа к ренте и ее перераспределения разнообразным сегментам поддержки. Исчезновение или резкое снижение ренты неизбежно дестабилизирует такие режимы. В ответ на ухудшение экономической ситуации желание разнообразных групп получить доступ к монополизированным ресурсам в подобных системах генерирует низовой политический протест. К протесту может присоединиться бизнес и средний класс, поскольку режимы российского образца, как правило, не обеспечивают условий для защиты прав собственности, а распространение госкорпораций, чрезмерное госрегулирование и коррупция препятствуют экономическому развитию.

В силу специфики популистских автократий элита, лояльность которой удерживается преимущественно за счет перераспределения ренты, склонна перебегать на сторону оппозиции в изменившихся обстоятельствах. Борьба за патронаж и ресурсы ведет к расколу элитной коалиции, члены которой в итоге могут присоединиться к низовому протесту (если он наберет достаточную силу). Примером служит смена режима Слободана Милошевича, лишившегося поддержки ключевых элементов своей армии ровно в день начала протестов, или недавний пример режима Януковича на Украине, где элиты перешли на сторону народного протеста почти мгновенно, как только возникла угроза введения международных санкций. В России зарождение подобных процессов тоже наблюдалось в 2011–2012 гг., когда некоторые элитные группы стали оказывать неявную поддержку протестующей внесистемной оппозиции. Даже патриарх Кирилл в январе 2012 г. призывал российские власти прислушаться к людям, выражающим недовольство проводимой политикой и протестующим против результатов выборов, и скорректировать политический курс (впрочем, перед президентскими выборами патриарх прямо агитировал за Владимира Путина).

Российская власть прекрасно осознает угрозу раскола элит, растущую по мере сокращающегося доступа к ренте. Именно с этим связаны многочисленные инициативы вроде «закона Ротенберга» или системы «Платон», призванные создать дополнительные источники ренты для потенциально ненадежных элит и тем укрепить их лояльность. Вера Миронова подчеркивает: «Даже если Путин захотел бы воевать и попытался нанять армию за большие деньги – он, вероятно, сможет ее набрать, но эти люди не станут за него умирать (поскольку зарплату они получают, только пока живые). Так что ни в какую серьезную мясорубку они не полезут. За Асада же его сторонники готовы не только воевать, но и подвергаться риску быть убитыми».

Особенности российского режима повышают эффективность международных санкций (введенных вслед за началом украинского конфликта), которые направлены непосредственно против членов российской элиты и ограничивают ее доступ к экономическим ресурсам, тем самым повышая вероятность раскола. Напротив, в сирийском случае международные санкции действуют ровно наоборот, усиливая «осадный менталитет» алавитских элит и повышая их сплоченность. Ландис отмечает, что даже при серьезном экономическом кризисе алавитские элиты сохранят верность режиму, поскольку боятся коллективного наказания за прошлые грехи. Для большинства из них победа оппозиции означает широкомасштабные чистки по религиозному признаку, тюрьму и смерть. Этим настроениям способствуют и соответствующие обещания части оппозиционеров-суннитов.

В этом смысле сравнение российского и сирийского режимов не представляется корректным. В российском случае нет людей, готовых умирать за режим, и более вероятен менее кровавый, более ускоренный и мирный сценарий политического транзита.

Автор – политолог, докторант Колумбийского университета (Нью-Йорк)