Дряхлеющий общественный договор

Одиннадцать лет назад Александр Аузан сформулировал суть общественного договора начала 2000-х гг. Деловые, интеллектуальные и региональные элиты и население в обмен на рост доходов, стабильность и порядок без сопротивления расстались с политическими и гражданскими правами. Государство забрало свободу слова, право выбирать и возможность влиять на политику в качестве платы за выполнение функций, которыми оно пренебрегало в 1990-е. Главные из них – роль арбитра и автора правил игры в бизнес-спорах; поддержание бюджетной сферы; повышение пенсий до совместимого с жизнью уровня; развитие инфраструктуры; самостоятельное и вызывающее уважение у простого народа поведение на мировой арене.

В процессе утверждения этого социального контракта к государству впервые со времен позднего СССР вернулась возможность наделять правами большие группы людей и отбирать у них эти права (ликвидация выборов губернаторов и накопительных пенсионных прав для среднего возраста). После десятилетия, когда никто ничего не ждал от государства и рассчитывал только на себя, вверху и внизу социальной пирамиды восстановились перераспределительные настроения – поведение, направленное на захват рентных потоков. Наоборот, развитие горизонтальных социальных связей – с опорой на механизм репутаций, доверие внутри групп и между ними, частную благотворительность, волонтерство и т. д. – было на годы задержано. Развитие негосударственных механизмов решения проблем в разных сферах – от поиска пропавших людей и борьбы с пожарами до помощи детям и старикам – замедлилось, и когда общество наконец начало справляться с трудностями самоорганизации, таким проектам пришлось встраиваться уже в новую политическую систему, в которой не было воздуха.

На протяжении всех 2000-х элиты и средний класс демонстрировали поразительное равнодушие к общему благу. В основном потому, что занимались личными благами. Когда к концу 2000-х рост экономики стал выдыхаться, общественный договор чуть изменился: «стабильность и социальные гарантии в обмен на лояльность».

Умирал этот контракт долго, мучительно и незаметно. На это работали спектакль с конкуренцией «преемников», Иванова и Медведева; имитационная медведевская «модернизация»; кризис-2009; накопившаяся к концу десятилетия усталость от Путина. Важные факторы – постепенный рост госэкономики и коррупции; потеря страха «кошмарящими бизнес» силовиками; девальвация пенсионной реформы; откровенно издевательское обращение власти с поднимавшей голову оппозицией. Все это вылилось в протестное движение 2011–2012 гг.

В тот момент Путин понял, что средний класс, значительная часть городского населения готовится отобрать у него «ярлык на княжение». После заигрываний с «креативным классом» политический режим наконец осознал, кто его настоящие враги, а кто друзья. Непосредственным ответом на это «предательство» стали 1) точечные репрессии, 2) взятый курс на сворачивание свободы СМИ, 3) усиление работы с группами поддержки режима. Но все это не было настоящим асимметричным ответом, который вбил бы клин между городским классом и основной частью электората. Таким ответом стали Крым и Донбасс. Тем самым старый, переставший удовлетворять интеллектуальную элиту контракт был заменен новым. Конструкция его оказалась такой, что «оппозиции» в нем больше места не было – с ней просто перестали разговаривать. К весне 2014 г. государство предложило в обмен на лояльность уже не рост благосостояния, а чувство – ощущение принадлежности к встающей с колен великой державе. Это очень сильная эмоция, и в ответ государство теперь требует от населения не только лояльности, но и готовности к самоограничению.

Проблема с этой эмоцией известна: она нуждается в постоянной подпитке экстраординарными достижениями. К концу 2015 г. радость за молниеносно присвоенный Крым начала потихоньку испаряться. А сирийская операция, хоть и вызывает рост гордости армией и внешнеполитическими успехами, все же производит на отечественных телезрителей меньшее впечатление, чем на иностранных. Возможно, потому, что рейтинг международных антипатий российского электората неустойчив. То в нем на первом месте был Китай – ввиду страха за территории. То США и Европа, с которыми у нас «цивилизационный конфликт» на почве «традиционных ценностей». Но и к агрессивным исламистам, в том числе из своей страны, россияне тоже не имеют причин испытывать добрые чувства. Результат: слишком много врагов, внимание распыляется, удовольствие от бомбежек и обстрелов выходит «смазанным».

Между тем холодильник, в 2014-м вчистую проигравший эпическую битву телевизору, отвоевывал малую часть утраченных позиций. Но и это ощутимо. Ухудшающийся в силу бюджетной экономии доступ к медицинским услугам, инфляция и снижение реальных доходов населения, девальвация рубля, платные парковки и сбор с дальнобойщиков, растущее ощущение отсутствия экономической перспективы и неизбежности повышения налогов – все это разнородные явления, которые играют вдолгую, накапливаются постепенно, но неумолимо. Новый Крым (подвиги на постсоветском пространстве с минимальными потерями) и/или обострение конфронтации с США и Европой (Турция в роли врага номер один – это недостаточно амбициозно) могли бы отправить холодильник в новый нокаут. Но Путин, наоборот, ищет замирения с Западом при возможности сохранить лицо и продолжать держать Украину на крючке через полуразрушенный Донбасс.

Что дальше? Видны две возможные траектории. Первый, скучный сценарий – долгое и медленное угасание нынешнего политического режима. Что-то вроде последнего десятилетия СССР. Это может даже когда-нибудь закончиться ускорением и последующей перестройкой – например, с Алексеем Кудриным в роли идеолога перестройки Александра Яковлева и Алексеем Навальным, совмещающим антикоррупционную роль Тельмана Гдляна с идеологической Андрея Сахарова и политической Бориса Ельцина. Это скучный, относительно спокойный и некреативный сценарий – такой же, как вторая половина 1970-х – первая половина 1980-х. Понемногу нарастает усталость от стареющего политбюро, растет разрыв между официальной риторикой и тем, что обсуждают люди в курилках и на кухнях.

В этом сценарии обществу не предлагается новый социальный контракт. «Величие страны» постепенно тускнеет, ненависть врагов России все более лютая, экономика плавно тонет, не вписываясь в мир, где углеводородное топливо выходит из моды. Чем еще, кроме «вставания с колен», может власть облагодетельствовать общество – не понятно. В отсутствие нового контракта стороны продолжают выполнять изрядно надоевший старый. Больше всего это похоже на тоскливый второй-третий десяток лет совместной жизни супругов – в случае, когда страсти и нежности давно нет. Прожитые годы делают пару почти безальтернативной – разойтись с властью обществу с каждым годом сложнее: 1) есть общие ценности – даже отчаянно ссорясь, супруги успевают полюбить одно и то же, сходным образом выстроить приоритеты, у них общие друзья и враги, надежды и страхи; 2) скрытая неуверенность в своей привлекательности («кому еще я такой нужен»); 3) удобство (новому партнеру придется объяснять, как именно готовить борщ и какие цветы вызывают аллергию) и проч. Стареющие супруги оказываются намертво привязаны друг к другу привычкой, узким кругозором, неготовностью резко менять жизнь и незнанием, как это делать.

Политические аналоги описанного выше психологического комплекса в полной мере присутствуют в широких кругах электората: 1) «все воруют, все политики одинаковы» («мой пьет/туп/стар/уныл/изменяет, но все они такие»); 2) «от меня ничего не зависит, решают наверху»; 3) «никому нельзя доверять, вокруг одни враги» («у всех свои интересы, а мой хотя бы защищает меня от хулиганов») и т. д. В основе этого комплекса глубочайшее неверие в свои силы и разрушенный социальный капитал, сложности с координацией усилий, страх. В ближайшие годы люди будут готовы отстаивать свои личные права, если государство их ущемляет. Но координация разных социальных групп или политические требования – это, как видно на примере дальнобойщиков, чересчур. Дальнобойщики за Крым, но против того, чтобы платить «Платону»; Путин за «Платон»; поэтому заплатить придется, но поменьше – примерно так будет начинаться и заканчиваться большинство «отраслевых» социальных протестов. Бастовавшие (осенью 2014 г.) врачи дальнобойщикам не товарищи, и наоборот. При этом политические и гражданские права широко принимаемой ценностью не являются – как максимум, защита от государства личных интересов.

Общественный договор, основанный на воспоминании о прежнем договоре, когда-то удовлетворявшем большинство, – слабый и неустойчивый. Он действует ровно до тех пор, пока не появился новый игрок, способный предложить обществу контракт, устраивающий его больше. С другой стороны, обществу будет крайне сложно поверить, что этот новый игрок или сила не обманут и смогут выполнить свои обещания.

Если угроза со стороны оппозиции будет усиливаться, власти придется прибегнуть ко второму сценарию. Продемонстрированный впервые в Грузии в 2008-м, опробованный на Крыме, Донбассе и Сирии, российский политический креатив может ведь на этом не останавливаться. Новая внешнеполитическая задумка, убедительные победы над внешним и внутренним врагом – отличное средство, которое позволит режиму расцвечивать проторенную колею старения и угасания яркими всполохами. Яркие победы надо продемонстрировать и к выборам в Госдуму 2016 г., и особенно в 2017 г., к выборам президента. В этом сценарии жизнь нашего политического режима будет короче, но значительно ярче и разнообразнее, чем в первом. О конкретном содержании этого сценарии лучше не думать – чтобы не расстраиваться, да и угадать невозможно: решения принимаются ситуативно. С ресурсами на запоминающиеся зрелища проблем в 2016–2017 гг. не будет, сколько бы ни стоила нефть. На хорошее шоу денег не жалко – они окупаются в президентских рейтингах.

Только сейчас становится понятно, что главный результат конца СССР – колоссальная ценностная воронка, в которую попало российское общество. Выбраться из нее очень сложно, особенно когда государство своими интервенциями в систему образования затаскивает в эту воронку подрастающие поколения. Иммунитета против ТВ-пропаганды у них нет, и многие верят в коварные козни Вашингтона, разрушающие наше могущество. К моменту, когда откроется возможность реальной трансформации системы, многие современные рассуждения, к сожалению, окажутся бесполезны. Они будут так же далеки от деятелей «новой перестройки», как записанные в 1920–1930-х гг. мысли Семена Франка, Георгия Федотова, Петра Струве или Федора Степуна от мыслей Хрущева и его соратников – первых, кому выпала возможность поквитаться со Сталиным. Изыскания Чаянова, Гершенкрона или Леонтьева не давали никаких аргументов Косыгину. Когда будет можно, все придется начинать сначала – с нуля, направляя лучи просвещения на руины варварства и чудовищного ценностного разрыва между Россией и современными обществами.

Автор – экономический обозреватель