Кризис как эпоха: к новой легитимности

Кризис не всегда легко отличить от трансформации общества в новое устойчивое состояние. В своей классической работе «Проблема легитимации позднего капитализма» (1973) Юрген Хабермас обратил внимание на то, что для понимания происходящего учитывать самоощущение общества и его отдельных групп не менее важно, чем объективные индикаторы (динамика экономического развития, уровень дохода, развитость социального обеспечения и т. п.). Так, если новое поколение не видит себя в реалиях жизни предшествующего, если общество в целом не видит благоприятных перспектив в прогнозируемом будущем, то усиливается дезинтеграция, общество все более превращается в совокупность атомизированных индивидов и небольших групп, преследующих частные выгоды и игнорирующих те формы взаимодействия, в основе которых лежат представления об общем благе. Поскольку в этой ситуации граждане обнаруживают, что государство не способно эффективно разрешать значимые для них проблемы, степень легитимации власти и государства падает.

Кажется, что нынешний экономический спад и ожидаемая стагнация должны были бы повлечь за собой кризис легитимности, но, как показывают данные опросов, этого не происходит (отчет «Левада-центра» «Институциональное доверие» от 7.10.2015). Ни для кого не секрет, что россияне в ближайшие годы будут жить беднее, чем в предшествующие 5–7 лет, и что возможность быстрого возвращения к росту проблематична, а к его высоким темпам исключена, однако такая перспектива не становится поводом для активного диалога с властью. Такой диалог сторонами и не предполагается. Общество современной России не обладает той степенью интегрированности и институциональной развитости, при которой оно могло бы позволить себе потребовать чего-либо от власти и государства или же попытаться отказать им в поддержке. Незначительны, впрочем, и базовые ожидания относительно полезности правящих структур, так что демонстрация приверженности патернализму есть не более чем форма демонстрации лояльности в рамках стратегии самостоятельного выживания. Поэтому ситуация в стране характеризуется как кризис – к такой оценке склоняются 77% респондентов (отчет «Левада-центра» «Экономика и потребление» от 12.10.2015), но продумывается она не в риторике романа, т. е. в категориях испытания, борьбы, перелома и преодоления, а в риторике трагедии: «мы в печальных обстоятельствах, нас ведет судьба, мы бессильны что-либо изменить». Эта форма отношения массового сознания к кризису связана, конечно, с реальной неспособностью общества на что-либо влиять и оформляется распространяемым государственными СМИ дискурсом осажденной крепости, который несет с собой хорошо знакомые концепты вечной борьбы, внешних и внутренних врагов, судьбоносного столкновения добра со злом, вождя-спасителя, агентов, наймитов и проч.

Играет ли сегодня риторика осажденной крепости консолидирующую роль, поднимает ли она уровень легитимации власти? Ответ на оба вопроса отрицателен, эффект здесь скорее обратный. Мобилизационная риторика может повысить легитимность власти лишь в обществе уже достаточно интегрированном, способном к синергии, мотивированной стремлением к общей значимой, безусловно не фиктивной цели. В России такой степени общественной интеграции нет, как не было ее и в СССР. Власть и государство от общества отчуждены, от них мало чего ждут и не видят смысла в том, чтобы пытаться на них повлиять. Маятниковые движения в политике и экономике россиянам привычны, в нынешней ситуации охотно вспоминают поговорку «никогда не жили красиво, так не надо было и начинать», и можно видеть, что в подавляющем большинстве граждане не собираются протестовать сами и не ждут этого от других (отчет «Левада-центра» «Протестный потенциал: август 2015» от 15.09.2015). Не следует списывать этот результат на работу госпропаганды, здесь скорее сказывается рациональный выбор: издержки социально-политических потрясений оцениваются как многократно превышающие издержки возможного кризиса. Кроме того, отрицательная динамика доходов, что опять-таки привычно, меняет повестку дня, отодвигая политические вопросы, непосредственно с экономической деятельностью людей не связанные, на задний план. Понимание того, что глубина спада в силу развитости рыночных институтов и действующих внешнеторговых связей не достигнет фатальных масштабов начала 90-х, также снижает уровень беспокойства.

Получается, что общество ждет от властей даже не сохранения status quo – на это никто не надеется, – но стабильного и медленного темпа спада, обеспечивающего мягкое достижение «дна», при котором сохраняется система существующих социальных институтов. Эту задачу можно назвать задачей сохранения институционального равновесия при падении уровня общественного благосостояния. Иными словами, россияне готовы приспособиться к более скромной жизни при сохранении ее сложившихся форм. Здесь видится консенсус по поводу избегания большего зла, к которому, кажется, готовы примкнуть даже непримиримые оппоненты власти.

В этой ситуации риторика осажденной крепости избыточна и неуместна. Понятно, что она демонстрирует возросшую решимость власти подавлять любое несогласие и любую оппозицию, но, как мы видим, это происходит на фоне радикального уменьшения числа желающих проявлять такое несогласие и составлять оппозицию. Некомфортно от такой риторики и «согласным», так как карательная активность государства выливается в возрастание числа эксцессов исполнителя, пострадать от которых могут и «хорошие», и «плохие». Риторику врагов, предателей и войны можно уподобить препарату резерва, последнему снадобью на крайний случай. Его нельзя применять долго и нельзя применять часто. Соответствующий дискурс успешно скрыл от массового сознания суть и последствия конфликта с Украиной, но его едва хватило на год с небольшим, зритель устал. На смену пришла тема геополитических успехов, более нейтральная и эффектно иллюстрируемая «маленькой победоносной» операцией на Ближнем Востоке. Реальность оказалась, похоже, жестче, чем предполагали, и дальнейшая риторическая эксплуатация сирийской войны не принесет большого успеха.

Позитивное стремление общества к поддержанию равновесия и его готовность приспосабливаться к спаду и стагнации нельзя не использовать. При этом нуждаются в модификации стратегии сохранения лица власти. Риторика осажденной крепости должна постепенно уступить место риторике «мирного строительства» в позитивных коннотациях, дискурс войны должен смениться на дискурс деловитого управления, трагедия неизбежной катастрофы должна превратиться в рутинную хронику труда и преодолений. Не ущербное «импортозамещение», а оптимистическое «технологическое обновление», не унылая «реформа образования», а требовательное «качество образования», не грустная «инфляция», а бодрое «изменение структуры рынка», наконец, не трагическое «повышение пенсионного возраста», а воздушные «баллы работающим пенсионерам».

На этом пути сформируется и новая легитимность для новых отношений власти и общества. Дело в том, что нынешний кризис, видимо, не есть кризис и переживаемое сейчас Россией состояние не является ни быстро преходящим, ни переломным. И власти, и обществу нужно набрать побольше воздуха, взять долгое дыхание, ведь спад и стагнация могут оказаться не просто продолжительными – они могут превратиться в эпоху, подобную той, которую мы уже пережили на закате СССР и которую переживали в ХХ в. многие страны, например, в Латинской Америке. В этой эпохе без значимого роста можно оставаться десятки лет, и все это время надо будет не ждать, а жить тем, что есть. Чем скорее власть и общество осознают и примут как реальность, что наступающий кризис не есть кризис, а есть эпоха, тем быстрее будет найдена правильная форма коммуникации, обеспечивающая сторонам институциональное равновесие и легитимацию.

Может возникнуть вопрос: а чем же кончится эта эпоха, выйдет ли из нее Россия другой? Классический западник скажет, что обращение страны на путь формирования либеральной демократии – это исторически предопределенный процесс, вопрос только во времени и в издержках трансформации. Мне кажется, что возможность такого обращения уже не актуальна. Мир изменяется настолько быстро, что нынешняя «подморозка» превращает нас в почти неподвижную данность, черты которой окружающие должны просто принять. Экономическая расчетливость говорит, что, имея дело с публичными образованиями, проще извлекать пользу из того, что они из себя представляют, нежели пытаться их изменить. Конечно, «длинная телеграмма» Джорджа Кеннана 1946 г. вновь на столе и в сфере межгосударственных отношений Россию будут «сдерживать» пропорционально ее «несдержанности». Взаимодействие же с разнообразными экономическими агентами всегда строилось и строится в той форме, которая адекватна отечественным реалиям. Специфика деловых отношений и товарная специализация определили нишу нашей страны в мировой экономике, и покинуть ее если не невозможно, то крайне трудно прежде всего потому, что как сегодня, так и в еще большей степени в будущем мы будем востребованы именно в том состоянии, в котором находимся. Все это означает, что не только никаких серьезных внешних угроз, но даже никаких внешних вызовов ждать не стоит и что в наступающей эпохе новой стагнации россиян ничто не обеспокоит.

Автор – философ, приглашенный преподаватель Европейского университета в Санкт-Петербурге