«Арабская весна» по-разному повлияла на страны, затронутые порожденной ею политической нестабильностью. События 2011 г. сделали явными многочисленные и зачастую колоссальные проблемы, которые на протяжении многих лет игнорировались или откладывались арабскими правителями. Но если в одних государствах главный «весенний» лозунг – «Народ требует свержения режима!» – оказался фатальным только для правящих династий или отдельных правителей, ознаменовав смену правящих элит и не коснувшись политической системы как таковой, в других революционные процессы разрушили почти все. Отсюда вытекает закономерный вопрос: почему, скажем, в Тунисе или Египте государственность, несмотря на все потрясения, устояла, а в Йемене, Ливии и Сирии она развалилась едва ли не полностью?
По-видимому, все дело в природе проблем, которые приходилось решать в ходе революционного реформирования. В то время как Мубарак или Бен Али управляли преимущественно (хотя и не без оговорок) гомогенными обществами, йеменские, ливийские, сирийские и иракские вожди после получения их странами независимости руководили раздробленными, мозаичными, пестрыми общественными системами, рожденными политической инженерией бывших колонизаторов. И если в первых двух ситуациях свержение режимов запускало постепенное, хотя и тернистое, возвращение к нормальной жизни, то в Йемене, Ираке, Ливии (а в недалеком будущем, похоже, и Сирии) оно, напротив, ликвидировало те политические механизмы, которые позволяли государствам существовать в устоявшихся и признанных границах. В каждом из этих случаев смещение диктатора не решало ровным счетом ничего; точно так же и ожидаемый уход Башара Асада не завершит, но, напротив, усугубит сирийский кризис.
Исторически оказавшиеся сложносоставными и разнообразными, Йемен, Ливия, Сирия всегда были предрасположены к федерализации из-за крайней неоднородности своего политического пространства, лишенного единства культуры, религии, языка, этнического субстрата. Но эта потребность в присущем федерализму сочетании самоуправления и разделенного правления десятилетиями не удовлетворялась, поскольку интенсивное пестование новорожденных государств, сразу же охватившее постколониальные общества, решительно вытесняло федеративные проекты на задний план. Кстати, «арабская весна» в данном отношении ничего не поменяла: новые, послереволюционные власти везде выступают под лозунгами неделимой и унифицирующей государственности, делая уважение к разнообразию, на котором строится федеративный проект, недостижимым. Иначе говоря, как и в украинском случае, федерализм, пусть даже плохой, для гибнущих обломков арабского мира очень нужен, но воплощение его принципов пока, увы, лежит за пределами реальной политики.
Йемен в его настоящих границах – одно из самых молодых государств планеты, ровесник постсоветских республик. Здешние северяне и южане никогда не имели опыта совместной жизни в рамках одного политического образования; несмотря на это, вопрос объединения двух государств, руководствующихся разными идеологиями и непохожими общественно-политическими моделями, постоянно значился в повестке дня как Йеменской Арабской Республики, так и Народно-Демократической Республики Йемен. Две близкие этнокультурные общности в 1990 г. в рекордные сроки создали политическое целое, но сформировать жизнеспособное государство им так и не удалось. Подтверждением тому стала гражданская война 1994 г., вызванная, прежде всего, целенаправленной «оккупационной» политикой северян в отношении Юга. Вместо того чтобы пойти по пути уступок и концессий, сопутствующих любой федерализации, центральные власти взяли курс на лишение южан сложившейся за годы независимости идентичности. Проблема, как зачастую бывает в арабских странах, разрешилась силовым путем и утверждением авторитарной власти, пресекавшей любой сепаратизм. Но нежелание правительства в Сане вести торг с региональными элитами привело к тому, что южане при первой же возможности воспользовались слабостью центральной власти и заявили о желании уйти из состава единого государства. Отсюда, кстати, полная бесперспективность переговоров по линии Север – Юг, натужно идущих в Йемене на протяжении последних лет.
В декабре 2013 г. рабочая группа по проблемам Юга приняла решение о преобразовании Йемена из унитарного государства в федерацию, но не смогла договориться о количестве административных образований и их границах. В феврале 2014 г., однако, стороны достигли согласия о формировании на территории страны шести штатов – четырех на севере и двух на юге. Еще через месяц президент Хади дал указание заложить в проект новой йеменской конституции принципы разграничения полномочий между центром и регионами. Кстати, на этих землях уже была федерация: в 1962 г. англичане учредили Федерацию Южной Аравии, состоящую из 15 административных единиц. Она оказалась недолговечной, закончив свое существование в 1967 г. после провозглашения независимости Южного Йемена. В последнее время не раз высказывалось опасение, что федерализм в Йемене погубит единое государство, но проверить его состоятельность не удалось: в стране началась гражданская война, сопровождающаяся внешней интервенцией.
Не лучше обстоят дела в Ливии, где после убийства Каддафи о едином государстве напоминает лишь флаг перед штаб-квартирой ООН. Бывшему лидеру ливийской революции можно отдать должное: ему удалось на десятилетия замять проблему предельной неоднородности ливийского общества и искусственности государственных границ. Однако предложенный полковником-революционером идеологический рецепт ливийского единства ограничивался сроками жизни его создателя. Вместе с идеей джамахирии обрушилось и само государство, превратившееся в конгломерат разрозненных политических образований. Южная провинция Феццан, населенная преимущественно кочевниками, объявила о своей автономии. В Триполи власть оказалась в руках не признанного мировым сообществом Нового всеобщего национального совета, а легитимная с точки зрения международного права палата представителей вынуждена ютиться в одном из отелей Тобрука.
Между тем в 1951 г., после обретения независимости, Ливии досталась сконструированная уходящими англичанами (именно они в 1945 г. отобрали Ливию у итальянцев) федеративная монархия, состоявшая из трех субъектов. Этот инструмент сглаживания межрегиональных противоречий использовался до 1963 г., когда по инициативе короля Идриса I, опасавшегося инспирируемых региональными кланами переворотов, федерализм был упразднен, а вместо трех субъектов были учреждены 10 административных округов. При Каддафи децентрализация власти стала неактуальной, а горизонтальные контакты между регионами всячески ограничивались центром. Неудивительно, что после «арабской весны» Ливия вновь распалась на исторические области, которые прежде и были субъектами ливийской федерации. Сегодня местные элиты в один голос заявляют о необходимости покончить с «атавизмом Каддафи» – доминированием Триполитании над остальными частями страны.
Если развал Ливии уже давно представляется едва ли не свершившимся фактом, то в отношении Сирии подобное развитие событий еще недавно казалось невероятным. Гражданская война в этой стране – явление многомерное, но одна из ее граней обусловлена неослабевающим стремлением сирийской партии «Баас» реализовать унитарные рецепты в федералистском, по сути, контексте. О глубоких внутренних корнях сирийского конфликта свидетельствует его затяжной характер: за появлением огромного количества противоборствующих сторон стоит естественная дискретность сирийского политического пространства – не случайно войскам Асада приходится прилагать невероятные усилия для выдавливания оппозиционеров с захваченных ими территорий. По этой же причине противникам режима не удается укрепиться в западной части Сирии, населенной христианами и алавитами. В свете сказанного весьма наивными выглядят официальные сирийские (да и российские) попытки описать гражданское противостояние в терминах жесткого размежевания между сторонниками Асада и террористами.
Как и следовало ожидать, в сирийской истории тоже были федералистские страницы. С 1922 по 1925 гг. под влиянием Парижа Сирия функционировала в качестве федеративной республики, включавшей в себя государства Дамаск и Алеппо, а также Алавитское государство. Как и в соседнем Ираке, федералистский рецепт был призван адаптировать новую государственность к разнообразию бывших османских вилайетов. Французские колонизаторы не были поборниками федеративного устройства у себя дома, но для новорожденной Сирии оно показалось им естественной опцией. 1 января 1925 г. сирийская федерация была преобразована: число ее субъектов сократилось до двух, поскольку государства Алеппо и Дамаск объединились. Федералистский эксперимент в Сирии прекратился, как только французское влияние в регионе начало слабеть, но напоминанием о нем сегодня выступает тот факт, что в результате гражданской войны под контролем Асада остались лишь земли, которые, по сути, представляют собой бывшее Алавитское государство вкупе со столичным Дамаском.
Что будет дальше? По-видимому, речь должна идти о двух сценариях. В первом из них власти сотрясаемых вихрями «арабской весны» сложносоставных стран продолжат хвататься за лозунг «национального единства» и сопутствующие ему вертикальные управленческие схемы. В этом случае распад прежних политических образований пойдет еще интенсивнее, а карту мира скоро украсят полтора десятка новых государств, пусть и не всегда признанных. Разумеется, Сирия, Ливия, Йемен в нынешнем виде просто исчезнут. Во втором сценарии верх возьмет здравый смысл, облеченный в федералистские преобразования, которые помогут примирить этническое и конфессиональное разнообразие с нерушимостью государственных границ, гарантировав погибающим ныне странам новую жизнь. Но в отличие от первого сценария этот путь, несмотря на всю его теоретическую привлекательность, гораздо менее вероятен.
Авторы – редактор журнала «Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре», доцент Российского государственного гуманитарного университета; старший преподаватель Высшей школы экономики