Чрезвычайное положение мозга

Режиму давно и настоятельно рекомендуют уход в диктатуру – якобы в том нравственно нейтральном смысле, какой имел в виду столп политической теории Карл Шмитт. Дескать, страна в чрезвычайной ситуации и стоящие перед ней экстраординарные задачи иначе не решаемы. Для начала – диктат «комиссарского» типа, делегированный (например, «народом»). Однако на высоких форумах идут дальше, обсасывая и «суверенный» вариант, в частности, «социализированной монархии». И никто не одергивает: царизм не вернуть, но мы напитаемся этим желанием и духом и станем смотреть в рот начальству, будто оно богоданное, непогрешимое и вовеки несменяемое – корпоративно династическое.

Идея оправдания диктатуры гуляет по коридорам и кабинетам, аккуратно обходя острые углы и неудобные повороты: «ужасного юриста» с его концепцией государства и власти, венчаемой мощной политической теологией, опускают в наши реалии легко, не отягощаясь уроками истории, привязкой к России и современности.

Шмитт, при всем уважении к глубине и дисциплине его теоретической мысли, в качестве «коронного юриста» Третьего рейха обосновывал режим, казалось вполне отвечавший историческим, политическим и геостратегическим вызовам Германии, однако кончивший так плохо, как никто в истории. Никаких параллелей и, хуже того, симптомов? Вопрос не к теории, а к ее имплементации: с чего вдруг вход в диктатуру с внутренним террором (хотя бы избирательным) и внешней экспансией (пусть с замахом на региональное, не мировое господство) избежит финала известной нации, противопоставившей себя миру? Никаких идей насчет Нюрнберга в Гааге?

Далее выясняется, что именно корыстный авторитаризм сам же и порождает те беды, от которых обещает спасти прорастающая в нем диктатура. Это как заливать пожар бензином. Что сейчас усугубляет коррупцию и социальные разрывы, деградацию знания и технологий, упадок производств и сырьевую зависимость? Какой вертикалью порождена эта уже вполне считаемая угроза обвала и повторной дезинтеграции? Веймарский синдром сейчас не столько преодолевается, сколько готовится на будущее – пусть через такт, но зато по всем лекалам и неясной силы. К какой еще более эффективной тирании и деспотии мы обратим свои взоры, когда новая волна ресентимента на почве унижения нации намного перехлестнет моральные страдания 1990-х, поверхностные и подогретые?

Вместе с тем идеология открытой диктатуры еще не стала и вряд ли станет у нас официальной. Это означало бы возврат из постмодерна в брутальный модерн, что исторически – вряд ли, политически неудобно, да и не нужно технически. В игру лучше включаться и здесь «бить первым» (например, не сажать акционистов, а опускать их штрафами за порчу имущества, на корню разрушая перформанс как произведение).

В эпоху постмодерна и сверхмощных машин индоктринации вообще удобнее «гибридная» политика: легкая, артистичная ирония, совершенно отвязанный эклектизм, полное разделение риторики и практики. Такой ГКЧП будет неузнаваем. Поэтому героической теорией Ernstfall («особый случай», взыскующий чрезвычайного «решения») можно воодушевляться на любом этаже власти – но под одеялом.

Сейчас важнее латентная, теневая идеология. На уровне промывки мозгов и управления подсознанием проступают прямые заимствования у великолепного Шмитта: оппозиция «друг – враг» как конституирующая основа политического, идея «суверенной» власти и «суверена» как инстанции, принимающей решение о «чрезвычайном положении»... Если в этом настрое коллективного бессознательного реконструировать схему, мы и получим экстракт из Шмитта – плохо переваренный и не слишком аутентичный, зато с узнаваемой лексикой.

Напрашиваются исторические параллели... и перпендикуляры. Чтимый Шмиттом Гоббс изобретает фигуру Левиафана и «войну всех против всех» в условиях гражданской войны в Англии. Шмитт начинает в условиях Веймарской республики, на грани политического хаоса. У нас все так – и не так. Паническая решимость свернуть остатки либерализма совпала со снижением рейтинга власти с одной стороны и с парадом цветных революций с другой (жуткое сочетание при неясности, где эти процессы остановятся и остановятся ли вообще). Однако это за кадром: нагнетание оппозиции «друг – враг» и всякой чрезвычайщины обозначилось у нас на фоне упоения «стабильностью» и порядком, якобы унявшим хаос «лихих 90-х». Плюс фанфары модернизации, смены вектора, инноваций и экономики знания, извлечения человеческим капиталом нефтяной иглы из неудобного места...

Но все чаще кажется, будто для нас и о нас писали классики теории «чрезвычайного положения» – не только Шмитт, но и Вальтер Беньямин, Джорджио Агамбен... Чего стоят идеи ЧП как «нормы» или воплощения в фигуре диктатора одновременно «суверена» и «изгоя, отверженного» (на приключения Homo Sacer у нас вообще нельзя смотреть без слез). Тем более важно различать ЧП как ответ на трагические события – и чрезвычайщину как стратегию самосохранения власти-банкрота.

Идею ЧП не надо искать в программных документах и даже в опусах идейной обслуги. Достаточно проникнуться экзальтированной, вздрюченной артикуляцией дикторов и ведущих, от новостей до программы передач. Плюс картинка и шумовое оформление, прогноз погоды под штурмовые мелодии. Загробные, пугающие завывания диктора всякого рода «анатомий» копируются так, что уже стали общим дефектом дикции в «Останкино». Надрыв и форсаж, ор сельского схода – иначе просто не докричаться. Средняя температура по этому госпиталю мало отличается от климата политических ток-шоу – уже состоявшегося «виртуального ЧП».

Но чрезвычайщина имеет здесь и «позитивную» ипостась. В то же самое время эфир заливается атмосферой вечного празднества и хронического восторга. Когда из жюри телеконкурса взывают к обычным конкурсантам: «Вы нас без ножа режете!», на рядовые трудности выбора сетуют так, будто проходную передачу убивает напор гениев. Тон радостных преувеличений заливает всю событийную информацию. Экстраординарная позитивность, «чрезвычайное положение» небывалого успеха. Под терзание бюджета растет вал затратных проектов и массовых гуляний – пир во время рецессии. Даже трагические события выглядят праздником информационного повода. «Корреспондентам нашего канала посчастливилось первыми оказаться на месте катастрофы...» – прямая цитата. Выпадает из чрезвычайности лишь разговор об экономике. Здесь все очень плохо, но как раз эти новости и воспринимаются как рутина: чем хуже, тем привычнее.

Элегантное решение – на случай острого кризиса ЧП готовится а) через эмоциональную сферу и мелкую социальную моторику; б) под мифологию небывалого подъема и в условиях зашкаливающей консолидации. Если такое зажигают, значит, это кому-то скоро будет нужно.

Здесь два варианта: либо «возрождение» через колено, нигде и никогда хорошо не заканчивавшееся, – либо превентивное покаяние, останавливающее тоталитарные фантазии на уровне помыслов.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов