Бои экспертов и российские споры о политике

В законе об иностранных агентах, благодаря которому в списке Министерства юстиции в настоящее время состоит 85 организаций, политическая деятельность определяется как организация и проведение «политических акций в целях воздействия на принятие государственными органами решений, направленных на изменение проводимой ими государственной политики», а также формирование «общественного мнения в указанных целях». Даже беглый обзор уже принятых решений о признании той или иной организации иностранным агентом показывает правовую неопределенность в применении самого термина «политическая деятельность» и того, что понимается под политикой вообще.

Дело в том, что в англоязычной научной литературе принято различать policy и politics. В то время как politics – это борьба политиков и политических партий за власть, policy – это стратегия действий и представлений в общественной сфере. Очевидно, что если первое относится к сфере контроля государства, то второе – это сфера общественных интересов, поскольку именно через policy гражданское общество в демократической стране может и должно участвовать в формировании повестки дня развития страны. Между тем определение, данное в законе, наказывает именно за участие в policy.

Обзор решений по делам об иностранных агентах, проведенный Ресурсным правозащитным центром, показывает, что под «политическую деятельность» подпадает практически любая общественная публичная деятельность. Так, Центр социальной политики и гендерных исследований пострадал за публичное обсуждение «социальной политики» на постсоветском пространстве, а Центр независимых социологических исследований – за публикацию, которая, по мнению прокуратуры, «нацелена на создание отрицательного публичного резонанса и привлечение внимания со стороны государственного аппарата и (или) гражданского общества на деятельность мировых судей Российской Федерации».

До принятия поправок в закон об иностранных агентах (2014 г.) для подтверждения такой точки зрения требовались эксперты, которые по заказу Министерства юстиции подготавливали научные заключения о «политическом характере» деятельности того или иного НКО. Дискуссия, завязавшаяся вокруг такого рода заключений, которые стали предметом публичного рассмотрения в судах, показала довольно любопытную картину. То, что происходило вокруг судов над иностранными агентами, можно вполне назвать битвой экспертов.

На стороне обвинения в этих процессах выступали исследователи, чья профессиональная биография тесно связана с силовыми ведомствами. Так, например, профессор, доктор политических наук Владимир Рукинов до своей головокружительной карьеры в образовании и общественной сфере (которая, по версии «Диссернета», была не вполне этически чистой), некоторое время возглавлял Региональный общественный фонд поддержки сотрудников и ветеранов ФСБ и военной контрразведки Ленинградского военного округа. Этот преподаватель СПбГУ отметился в процессе над АДЦ «Мемориал», настаивая в своем судебном выступлении, что «объективно» написание и публикация правозащитного отчета в рамках мониторинга нарушений прав человека ООН является «политической деятельностью» «с точки зрения закона».

Такого рода случаи нередки и, по всей видимости, говорят о наличии значительной консервативно-охранительно настроенной части академического сообщества, эти люди готовы рискнуть своей профессиональной репутацией для «защиты» российского государства от «посягательств со стороны».

Однако не все так просто с пониманием политики и среди тех, кто выступает с противоположных позиций: на сторону НКО встали немногочисленные либеральные исследователи, которые с учетом ловушки, указанной выше, пытались не только обосновать «неполитический характер» деятельности НКО, но и указать на правовую неопределенность термина «политическая деятельность». Так, политолог Елена Белокурова, которая активно участвовала на стороне защиты в нескольких процессах по иностранным агентам, пыталась найти выход в следующей логике: да, неправительственные организации имеют целью изменение государственной политики, но не имеют возможностей и, главное, каких-либо реальных механизмов, ибо их выступления и публикация материалов – единственное, что они могут сделать в публичном пространстве, и эти выступления, разумеется, не имеют никакой особенной силы с точки зрения механизма принятия решений государственной властью. Надо сказать, что такая позиция не принесла успеха, и во всех случаях, где она была заявлена, суды выступили на стороне обвинения.

При этом некоторые либеральные политологи отказались публично выступать в защиту НКО, обвиняемых в политической деятельности, указывая на ловушку, заключенную в определении политической деятельности в законе. Так, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Владимир Гельман отмечал, что такая формулировка закона заставляет его положительно отвечать на вопрос о наличии политической деятельности в активности любой неправительственной организации собственно потому, что изменение политики в той или иной области на более приемлемую с точки зрения тех или иных НКО и есть суть политики гражданского общества (т. е. policy).

Александр Верховский, Айдар Султанов, Маргарита Ледовских, авторы брошюры «Осторожно, экстремизм! Анализ законодательства о противодействии экстремистской деятельности и практики его применения», обращают внимание на структурную проблему правоприменения: «неясность и противоречивость законодательства приводит к тому, что для квалификации деяния <...> недостаточно здравого смысла и «общего знания». Как отмечают авторы обзора, следствие отдает в руки экспертов не столько решение конкретной задачи, сколько вообще уточнение и определение того, как же, собственно, понимать ту или иную правовую дефиницию, предложенную законодателем. В результате в процессах над иностранными агентами, как и в антиэкстремистских процессах, наблюдается торжество экспертократии: эксперты не только впрямую нарушают положения процессуального кодекса, отвечая на юридические вопросы, но и фактически формулируют обвинения. Внимательное изучение мотивационной части заключений показывает, что именно из политологических экспертиз такого рода судьи копируют обвинительную часть заключения. Таким образом, «по закону» любая публичная активность может быть признана политикой и, следовательно, подпасть под закон «об иностранных агентах».

Надо сказать, что бои экспертов не являются чем-то особенно редким и тем более исключительным. Американское право уже давно столкнулось с ситуацией, когда по одному и тому же делу профессиональные эксперты выдают противоположные заключения. Классическим случаем для американской правоохранительной системы явился случай Daubert v. Merrell Dow Pharmaceuticals, Inc. Анализирующий этот случай Майкл Феннер (Michael Fenner. The Daubert Handbook: the Case, its Essential Dilemma, and its Progeny. Creighton Law Review, Vol. 29, No. 3. 1995–1996) обращает внимание на то, что фактически с этого времени американский суд стал обращать внимание на допустимость того или иного эксперта и приемлемость его заключений на основании довольно строгого списка критериев оценки как эксперта, так и экспертизы. Автор даже вводит термин «шмексперт» как обозначение для экспертов, показания которых очевидно не являются допустимыми и приемлемыми в суде. С этой точки зрения можно смотреть и на российские бои экспертов в законе об иностранных агентах – как бои экспертов со «шмекспертами». Однако проблема в том, как пишет автор, что определение того, кто же является «шмекспертом», а кто экспертом, остается прерогативой судьи. Сегодняшние процессы над иностранными агентами показывают, что российские судьи пока что следует за «шмекспертами» и тем самым усиливают неправовой характер самих процессов.

Автор – приглашенный исследователь, Институт Гарримана, Колумбийский университет, США