Растет ли преступность

В последнее время СМИ начали писать о росте регистрируемой преступности. Рост отмечен в очередном аналитическом сборнике Генеральной прокуратуры, это случилось впервые за восемь лет (в прошлом году даже статистика Крымского федерального округа не привела к превышению числа преступлений по сравнению с 2013 г.). При этом страна в экономическом кризисе, МВД сокращают, кажется, вот оно, сочетание факторов, которое приведет к разгулу преступности. Но все не так просто.

Ключевое слово – «регистрируемая». Долгое время криминологи считали проблемой то, что не вся преступность регистрируется. Латентная преступность минимум в несколько раз превышает официально зарегистрированную. Криминологи стремились понять, что именно не становится известным, а политики – найти способы снизить латентность кампаниями против укрывательства преступлений. Это, кстати, удалось Казахстану: в результате организационно-управленческой реформы уровень регистрируемой преступности вырос в 2,5 раза. В России в последний раз такое было в результате мер, принятых Рашидом Нургалиевым и Владимиром Устиновым (2004–2005 гг.), когда число регистрируемых преступлений подскочило на миллион, а раскрываемость упала до 47%. Не регистрируются, как правило, именно нераскрытые преступления.

Криминологи-институционалисты считают криминальную статистику инструментом оценки работы правоохранительных органов и используют ее для анализа самой правоохранительной системы, создающей статистику: почему правоохранительная система конструирует именно такую криминальную реальность, какие цели она этим преследует? Сторонники более радикального подхода добавляют к этому конфигурацию социальной структуры в широком смысле. Правоохранители обладают особой корпоративной культурой, подвергаются давлению со стороны общества и политиков, что и определяет итоговый результат – что сочли преступлением, а что нет. В такой парадигме мы должны в первую очередь смотреть на то, что могло в самой правоохранительной системе вызывать рост или снижение регистрации преступности.

Как ни старается МВД снизить влияние показателей раскрываемости на работу системы, на каждой годовой коллегии президент России обращает внимание именно на раскрываемость и отмечает ее невысокий процент. С 2009 г. эта доля стабилизировалась на уровне 54,5–56,5%, а регистрируемая преступность сначала резко, а затем плавно снижалась. Раскрываемость остается ориентиром для сотрудников полиции, а опосредованно и для других правоохранителей. А если посчитать раскрываемость за первое полугодие 2015 г., она окажется 60%. Рост статистики преступлений произошел за счет раскрытых.

Почему так? Вильям Нисканен, описывая особую экономику бюрократии, показывал, что внутренние интересы организации выражаются в наращивании своего бюджета и влияния, а ярче всего стремление к достижению этих целей проявляется в демонстрации: а) успешности своей работы, б) объема своей работы. Такая демонстрация нужна перед внешним «оценщиком» для сохранения бюджета. Тем более в сложные времена. Стимул МВД – как бюрократической системы, а не как личностей – показать рост преступности (объем необходимой работы). То, что при этом рост идет за счет раскрытых преступлений, – логичный эффект усиленного выявления преступлений «на местах», где нагрузка и раскрываемость могут стать аргументом для сохранения штатной численности.

Тут бы и выйти на сцену криминологам и на данных показать, за счет каких деяний и каких лиц произошел рост. Но в России мало что осталось от криминологии – ее прекратили преподавать как обязательный предмет юристам, криминологи всех политических убеждений пишут открытые письма президенту, призывая признать отсутствие понимания преступности и процессов в ней, создать отдельную криминологическую службу, сделать хоть что-нибудь. Российская криминология застряла в своей методологии в ХХ в., в учебниках 2010-х гг. вы встретите данные 1990-х. Нет предметов в вузах, нет данных, нет учебников с методами, ставшими рутиной в мировой науке, не говоря уже о передовых методах анализа.

Итог – государство вынуждено полагаться на статистику, созданную силовыми ведомствами, и ее интерпретацию самими ведомствами. А рост регистрируемой преступности сразу будет истолкован как аргумент за сохранение численности силовых структур.

Важно помнить, что реальный уровень преступности всегда значительно выше, чем ее статистическая картина. Да, в обществе будет расти число конфликтов, споров, хищений и насилия. Но спрогнозировать, что именно правоохранительная система покажет внешним потребителям, невозможно. И нет гарантий того, что статистическая картина преступности будет отражать реальные проблемы, с которыми сталкиваются граждане и которыми должно заниматься государство. Последнее все больше будет становиться заложником искусственно создаваемой картины.

Что делать? Признать проблему того, что криминальная статистика не тождественна преступности. Предпринятая несколько лет назад попытка отделить сбор статистики от МВД застряла в середине пути. Номинально полномочия по статистическому учету преступлений переданы Генпрокуратуре, но технический сбор первичных данных и их агрегирование на уровне субъектов по-прежнему у МВД.

Знание того, как устроена система учета преступности и как она может использоваться в ведомственных и политических интересах, должно стать прививкой для общества и СМИ, не позволяющей манипулировать социальными фобиями в ведомственных интересах.

Автор – научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге