Китайское торможение: дело не только в пузырях

Еще недавно Китай, куда отправляется Владимир Путин, казался многим представителям российской элиты источником надежд на чудесное избавление от последствий ссоры с Западом. Рост Поднебесной должен был обеспечить дополнительный спрос на сибирское сырье, финансовые институты КНР – заменить западные рынки капитала, китайские ноу-хау – помочь безболезненно пережить разрыв технологических связей. Теперь же, несмотря на очередные десятки готовящихся к подписанию соглашений, Китай едва ли не основной источник тревоги для крупных чиновников, госкапиталистов и олигархов.

Начавшийся в июне коллапс фондовых бирж КНР уже похоронил под обломками капитализацию в $4,5 трлн (почти три российских ВВП). Решение Народного банка Китая 11 августа девальвировать юань на 1,9% вызвало волну сравнений с азиатским кризисом 1998 г., столь памятным в России. На людей, принимающих решения, начали сыпаться доселе неведомые многим цифры и факты – превышающий 280% ВВП долг Китая, города-призраки и миллионы пустующих квартир, рисованная статистика, загадочный теневой банкинг. Ажиотаж, с которым обсуждаются теперь эти цифры и факты, напоминает задор, с каким еще год назад обсуждался размер активов китайских банков ($3,32 трлн у крупнейшего в Китае ICBC), только с противоположным эмоциональным зарядом. Было от чего прийти в уныние.

Насколько велики проблемы Китая на самом деле? И чего именно следует опасаться, глядя на события в КНР из России?

Проблемы китайской экономики не новость. Среди них есть те, которых бояться не надо, какими бы страшными они ни казались на первый взгляд. И есть проблемы, которые поначалу не видны даже при внимательном изучении экономических показателей, – они самые опасные.

Вряд ли стоит бояться недавнего краха китайских бирж. Фондовый рынок в КНР – настолько зарегулированное и населенное спекулянтами пространство, что движение индексов почти не отражает состояния реальной экономики. В 2002–2005 гг. индексы Шанхая и Шэньчжэня упали на 55% за четыре года, а экономика выросла почти на ту же величину. Волатильность рынка хорошо известна, а потому банки редко берут акции в залог по кредитам – таких залогов всего 1%. Соответственно, знакомой россиянам картины, когда падение биржи провоцирует margin calls и обесценение залогов с цепной реакцией по всей экономике, в Китае ждать не стоит.

Падение биржи вряд ли вызовет и массовые социальные волнения. Цифра в 90 млн клиентских счетов мало что говорит о реальном количестве инвесторов, учитывая наличие двух бирж и различных схем, когда трейдеры открывают счета на паспортные данные крестьян, купленные в глубинке. Точных цифр нет, но оценки говорят примерно о 40–50 млн активных розничных инвесторов. Вполне возможно, конечно, что за некоторыми счетами стоят структуры теневого банкинга, управляющие средствами многих людей. Но данных нет, а главное – все три месяца биржевого кризиса нет никаких видимых признаков связанных с ним уличных волнений.

Опасения по поводу экспорта более серьезные. Его падение в июле на 8,8%, похоже, стало последней каплей, которая заставила Народный банк Китая перевести юань в режим чуть более свободного плавания. Роль экспорта в экономике снижается (22,6% ВВП в 2014 г. против 30,6% в 2004 г.), но его значение для занятости по-прежнему велико – особенно для восточных провинций, где экспортные предприятия образуют сплошные агломерации. Например, в 106-миллионном Гуандуне, главном моторе китайской «фабрики мира», количество рабочих мест в ориентированных на экспорт отраслях за прошедший год сократилось на 5 млн до 13,3 млн. Правда, коллапсом экспортного сектора Китай пугали и в 2000 г., когда он вступал в ВТО, и особенно в 2008–2009 гг. (обвал на 20%). Опыт показывает, что в горизонте 1–2 лет китайские власти умеют контролировать ситуацию.

Долги – самая болезненная, хотя и не новая проблема. По оценкам McKinsey, в 2014 г. уровень долга в КНР составлял $28 трлн – 282% ВВП. Значительная часть этих кредитов относится на долю теневого банкинга – неподконтрольного регуляторам механизма выдачи кредитов тем, кто не может получить деньги в банковской системе, заточенной на поддержку госкомпаний (деньги в эти инструменты несут граждане, недовольные едва перекрывающими инфляцию ставками по депозитам). Второй источник – «локальные финансовые платформы», с помощью которых местные власти занимают деньги на финансирование высокодоходных и высокорискованных операций – в основном с объектами недвижимости. Объем средств в теневой части финансовой системы оценивается в триллионы долларов. Беспокойство вызывают и выданные госбанками кредиты – хотя доля просроченных ссуд не превышает 2%, самые рискованные кредиты, очевидно, находятся за балансом.

Для комфортного обслуживания такого уровня долга, по мнению аналитиков Fitch, нужны темпы роста в 15% против официальных 7%. Но даже в официальные цифры верят не все. По данным WikiLeaks, нынешний премьер Ли Кэцян признавался послу США в 2007 г. (тогда Ли руководил провинцией Ляонин), что цифры ненадежны, а сам он смотрит на три индикатора: объем железнодорожных перевозок, потребление электричества и объем выданных банками кредитов. The Economist в 2010 г. стал рассчитывать «индекс Ли Кэцяна». Сейчас эти индикаторы тормозят или падают: в июне на 11% падал объем перевозок, а потребление электроэнергии выросло всего на 2,6% – самое низкое значение с 1999 г.

Впрочем, если покопаться, в экономической истории КНР последних 20 лет можно наковырять и более пугающие цифры, иногда складывающиеся в тревожные комбинации. Но та же история учит, что цифры стоит воспринимать критично и не делать поспешных выводов. Например, «индекс Ли Кэцяна», наверное, объясняет состояние тяжелой промышленности (особенно учитывая, что он придуман в виде шутки в индустриальной провинции Ляонин), но вряд ли его стоит распространять сейчас на всю экономику КНР.

Проблема плохих долгов сопровождает китайскую экономику не одно десятилетие. В конце 1990-х триггером скорого коллапса Китая считались балансы госбанков, которые напоминают нынешний национальный баланс. Тем не менее к середине 2000-х усилия премьера Чжу Жунцзи (на расчистку балансов власти потратили до 25% ВВП) привели их в спортивную форму. Долг в 280% ВВП при падающих темпах роста – это много. Но, как отмечает Майкл Пэттис из Фонда Карнеги, главное преимущество Китая в том, что почти все долги – внутренние. При жестких и целенаправленных действиях Пекин может провести реструктуризацию и снизить остроту долгового бремени, пока экономика будет перенастраиваться на модель роста, основанную на внутреннем потреблении. Кстати, индикаторы конечного потребления домохозяйств (36% в структуре ВВП при общей доле потребления в 49,6%) растут сейчас опережающими ВВП темпами, достаточно посмотреть статистику внутренних авиаперевозок, розничной торговли или данные Apple по росту продаж в Китае. То же самое можно сказать о самом важном для России показателе – импорте нефти, который вырос в кризисном июле на 29% по сравнению с 2014 г.

Успешное прохождение нынешних сложностей зависит от компетентности властей. Большое преимущество КНР в том, что система знает свои слабые места. Осенью 2013 г. на пленуме ЦК КПК была принята комплексная программа реформ, которая отвечает на большинство проблемных вопросов. В общих чертах суть детального рецепта, выписанного партией экономике, сводится к повышению роли рынка. Государство должно отдавать рынку вопросы ценообразования и контроля за активами в большинстве отраслей, превращаясь из собственника в эффективного регулятора. Проблема в том, что этот прекрасный и детальный план пока в основном остается на бумаге. Си Цзиньпин решил, что для проведения реформ ему нужно зачистить партию и повысить централизацию. Однако эти шаги, похоже, имеют свои оборотные стороны, проявившиеся в последних экономических событиях.

Самый важный вопрос биржевого коллапса в Китае даже не то, почему лопнул пузырь. Рост индексов на 150% за год при росте ВВП в 7,4% кричал о будущем крахе. Но власти не только ничего не сделали, чтобы сдуть пузырь на бирже, – государственные СМИ дополнительно подстегивали инвесторов. Когда же пузырь лопнул, власти вышли на рынок в надежде поддержать котировки все еще переоцененных акций. Спалив на этом около $200 млрд, Пекин свернул было программу помощи, но потом вышел на все еще перегретый рынок – теперь чтобы не испортить парад Победы.

Почему власти действовали столь странно? По отзывам инсайдеров, руководство хотело достичь двух целей: повысить привлекательность акционерного капитала, чтобы снизить зависимость госкомпаний от долгового рынка, а также дать заработать населению и укрепить популярность руководства. В нормальной ситуации, конечно, в финансовом блоке нашлись бы люди, способные объяснить всю умозрительность и опасность этого плана. Но таких людей в Пекине не оказалось. Гиперцентрализация привела к тому, что принятие стратегических решений замкнул на себя Лю Хэ – ближайший экономический советник и давний товарищ Си. И хотя Лю считается блестящим экономистом и был автором пакета реформ 2013 г., он выходец из структур бывшего госплана и не имел опыта работы с рыночной стихией. Выходцем из госплана является и курирующий финансы вице-премьер Ма Кай. Отвечающие за экономику премьер Ли Кэцян и первый вице-премьер Чжан Гаоли – выходцы из региональной бюрократии и тоже знакомы с фондовым рынком в теории. Чиновники ниже рангом или не входящие в ближний круг лидера избрали самую оптимальную бюрократическую стратегию – безынициативность. В итоге концентрация огромных полномочий у нескольких чиновников и необходимость заниматься всем и сразу привели к тому, что китайские мандарины просто упустили перегретый рынок, а затем принялись неуклюже спасать безнадежную ситуацию.

Дезорганизация системы принятия решений в Китае может только нарастать. В 2017 г. партия соберется на XIX съезд, в ходе которого потенциальные преемники Си Цзиньпина и Ли Кэцяна должны войти в состав постоянных членов политбюро (в качестве вице-председателя и первого вице-премьера) и начать пятилетний цикл подготовки, чтобы сменить нынешний тандем в 2022 г. на ХХ съезде. По сложившейся практике эти места должны бы занять нынешние самые молодые члены 25-местного политбюро – Ху Чуньхуа и Сунь Чжэнцай. Но оба они не являются людьми Си, так что будущее преемников туманно, что повышает общую нервозность. Потеря управляемости в сочетании с экономическими трудностями – вот новые и важные сигналы, которые мы получили из Китая этим летом.

Какие самые главные выводы для России? Во-первых, надо укреплять экспертизу по Китаю – без нее мы так и обречены на эмоциональные качели в отношении крупных мировых игроков (это относится не только к китаистике). Во-вторых, «поворот на восток» не должен быть поворотом исключительно к КНР – и это касается прежде всего инфраструктуры поставок сырья. Наконец, поворачиваясь на восток, Россия будет поворачиваться ко все той же глобальной экономике. Тот факт, что даже китайские компании вынуждены в своей работе с Россией учитывать санкции, говорит сам за себя. Никакого успешного поворота к Азии при нынешнем уровне конфронтации с Западом не произойдет – опыт Ирана показателен и поучителен.

Автор – руководитель программы «Россия в Азиатско-Тихоокеанском регионе» Московского центра Карнеги