Твердая валюта, мягкая сила

Месяц назад один из иностранных гостей самого масштабного со времен Сталина военного парада на Красной площади привлек к себе внимание всего мира, не меньшее, чем демонстрировавшееся там грозное оружие. Рядом с Владимиром Путиным, руководившим празднованием 70-й годовщины победы в Великой отечественной войне, находился близкий ему по духу лидер Китая Си Цзиньпин.

Президенту Путину хотелось бы, чтобы присутствие Си олицетворяло новый многополярный мировой порядок, главные роли в котором принадлежат Москве и Пекину. Российское стратегическое мышление, мало изменившееся со времен царей, видит в военной и геополитической мощи главный фактор, определяющий процветание и престиж государства.

Большая двойка

Китай не имеет ничего против. С точки зрения Пекина, сильная и ведущая себя с вызовом Россия – еще одна головная боль для Соединенных Штатов. Пока США и ЕС заняты расширением антироссийских санкций, Китай может получить доступ к энергетическим и минеральным ресурсам России и усилить свое влияние на Кремль в вопросах, касающихся ключевых проблем евразийского континента.

И все же, пока Пекин снисходительно выслушивает московские разглагольствования о «новом многополярном мире», свои представления о том, как именно может выглядеть «многополярность», китайские политики держат при себе. С точки зрения Пекина, многополярность – это совместное мировое господство «большой двойки», США и Китая, как ключевых игроков, первый из которых переживает закат своего величия, а второй – подъем. Хотя такого рода представления редко проговариваются вслух китайским руководством, они все больше дают о себе знать в поведении и мировоззрении китайского правительства и делового сообщества.

До последнего времени ближайшие планы Китая были вполне отчетливыми: стремительный рост ВВП за счет экономической модели, ориентированной на экспорт и накопление запаса ценных бумаг, валютных резервов и увеличение инвестиций. Отчетливым было и представление о роли, отведенной китайским элитам: обеспечение социально-экономического развития в разреженной атмосфере незначительных демократических свобод и конкурентоспособности в экономике, науке и технологической сфере. Китай также прекрасно представлял себе, чего он хочет «от остального мира», адаптируясь к глобальным правилам игры, чтобы спокойно участвовать в гонке за мировое экономическое первенство.

С одной стороны, Китай никогда не приветствовал воспроизведение другими странами своей социально-экономической модели. В конце концов, копировать Китай – значит, пытаться с ним конкурировать. С другой – Пекин выработал удобную политическую стратегию, не позволяющую ему вступать в ситуативные военные союзы, даже имеющие мандат ООН, пока китайские политики не увидят угрозы для своего геополитического влияния.

Но этой детально разработанной стратегии до сих пор недоставало одного важного компонента, а именно концепции влияния Китая «на остальной мир». У Пекина отсутствовало отчетливое понимание того, как этот мир должен выглядеть, а значит, как он должен «работать». Представления о том, как именно должен выглядеть новый глобальный порядок и какая роль принадлежит Китаю в его конструировании, все больше определяют и внешнюю политику, и внешнеполитическую риторику Китая.

Если США колеблются между «твердой силой» (бесспорное военное первенство) и «мягкой» (традиционные, но уже приевшиеся апелляции к рыночной экономике и представительной демократии), Китай прекрасно отдает себе отчет, какая именно роль принадлежит ему в «большой двойке»: развивать глобальное стратегическое партнерство за счет своей экономической мощи.

Китайский «план Маршалла»

Экономические успехи Китая в очень большой мере обеспечены исключительными способностями китайского общества и государства к выстраиванию стратегии торговой нации: в 2013 г. Китай стал крупнейшим экспортером и импортером в мире. Этот успех привел к определенным диспропорциям в том, каким образом Китай был представлен в различных сферах мировых экономических отношений. Играя центральную роль в глобальной торговле, Китай не имел при этом столь же значительного веса как источник финансирования инфраструктуры, прямых иностранных инвестиций и кредитования. Но перекос на наших глазах выправляется.

Сравнение торговых и инвестиционных потоков сегодняшней «большой двойки» хорошо иллюстрирует этот тезис. Годовой объем внешней торговли Китая – $4 трлн. У США тот же показатель сравним – $3,9 трлн. Но в общем объеме инвестиционных потоков расхождения пока еще слишком велики. В 2014 г. Китай обошел США в качестве пункта назначения прямых иностранных инвестиций: в Китай пришло $128 млрд, в США – $86 млрд. Но как источник прямых иностранных инвестиций США по-прежнему оставляют Китай далеко позади: в 2013 г. на США пришлось $6,5 трлн исходящих потоков, а на Китай только $614 млрд.

Тем не менее тенденция к сближению объемов инвестиций очевидна. В течение минувших 10 лет Китай умножил размер накопленных нефинансовых инвестиций на зарубежных рынках на 12. В течение того же периода США увеличили свои инвестиции «лишь» на три четверти. Точно так же, как Япония в 1980-е гг., Китай сегодня скупает компании и недвижимое имущество по всему миру. Компании страны вкладывают огромные средства в энергетику и – там, где им разрешают, – в земельные участки, минеральные ресурсы и сельское хозяйство. Процесс инвестирования идет на глобальном уровне. Если наиболее заметными объектами для вложений представляются ресурсы Африки, то на самом деле крупнейшими пунктами назначения китайских инвестиций на протяжении минувших 10 лет являются США, Австралия, Канада и Бразилия.

В Китае хорошо понимают, что инвестиционная активность страны привлекает к себе внимание и вызывает опасения. Местные деловые сообщества боятся конкуренции и деиндустриализации. Местные власти болезненно переживают возможную утрату суверенного контроля над природными ресурсами. Работники крайне нервозно относятся к жесткому стилю управления, который якобы принят в китайской деловой среде.

Китайские руководители задумались о том, как объяснить миру, что рост и распространение китайских инвестиций предоставляют развивающимся странам огромные возможности. Один из путей, которым теперь пользуются чиновники КНР, – называть совокупность таких учреждений, как Банк БРИКС, Азиатский инфраструктурный инвестиционный банк, Фонд Шелкового пути, китайским «планом Маршалла».

Китайская прагматика

В путинской России многим нравится думать, что если двери на Западе для страны закрыты, то благодаря партнерству с Пекином откроются многие другие. В Африке считают, что колоссальные проблемы инфраструктуры и промышленности могут быть преодолены в сотрудничестве с Китаем. Если мы попробуем подвести итоги недавнего визита премьера госсовета КНР Ли Кэцяна в Южную Америку, то увидим, что сегодня Пекин убежден, что должен распространять свое влияние далеко за пределы Азиатско-Тихоокеанского региона.

Жесты доброй воли Китая по отношению к другим развивающимся рынкам никак не связаны с так называемой солидарностью Юга с Югом, о которой мечтают некоторые политики Евразии и Латинской Америки. Речь идет о реализации национальных интересов Китая, которые совпадают с потребностями развивающегося мира в инвестициях.

Со времен реформ Дэн Сяопина в конце 1970-х Китай принял для себя стратегию «главное в первую очередь». Прежде чем наращивать военную мощь, Пекин долго занимался выстраиванием своего места под солнцем, накачивая экономические мускулы. «Геоэкономика» важнее геополитики. Идея пропаганды китайских ценностей как способ укрепления своего влияния в мире никогда не интересовала Пекин.

Сила магнитного поля Китая обеспечивается его экономической мощью. С точки зрения политиков Пекина, «мягкая сила» есть продолжение власти денег.

Автор – директор BRICLab (лаборатория по изучению стран БРИКС) в Колумбийском университете, Нью-Йорк