Социальная дезорганизация

Политолог Екатерина Шульман, специалист по «гибридным» политическим режимам и единственный, кажется, в российском экспертном сообществе светоч исторического оптимизма в наши нелегкие времена, в своей последней статье в «Ведомостях» излагает главные результаты свежей волны опроса «Евробарометр в России», проводимого с 2012 г. Центром социологических исследований РАНХиГС под руководством Виктора Вахштайна, и видит в них хорошие новости: «Как отвечать [политическому режиму] на новый общественный запрос? Каждый гибрид ищет свои методы, но сводятся они все равно к двум стратегиям: сопротивляться и развалиться или приспособиться и демократизироваться». С констатациями хочется радостно согласиться и даже их немного развить, а с выводами – поспорить.

Основная находка исследования: в российском обществе с почти невероятной скоростью растет количество горизонтальных связей между людьми, т. е. уплотняется социальная ткань общества, преодолевается пресловутая постперестроечная «атомизация». За какие-то два года количество близких людей, на чью поддержку можно рассчитывать, у среднего россиянина выросло в 2 раза: в 2012 г. средний респондент называл четверых, в 2014-м уже восьмерых. Значительно выросло количество знакомых: с 25 до 35. Нет никаких сомнений, что эти процессы не стартовали в 2012 г. – за более ранний период просто нет достоверных количественных данных. Но по многим качественным признакам (тут я уже ссылаюсь не на коллег из РАНХиГС, а на собственные наблюдения, полностью совпадающие с наблюдениями Шульман) рост количества и разнообразия социальных связей в России продолжается уже лет десять, а заметен на практике, в изменениях социальной жизни стал лет пять назад. Этот процесс не был однородным, он происходил как бы по слоям: сначала отмобилизовались самые «продвинутые», образованные и артикулированные, первыми получившие доступ к социальным сетям и другим технологиям поддержки отношений; потом самые молодые и радикальные, те, кому нужнее и интереснее (и страна в некотором ужасе наблюдала давно забытые марши радикалов, скоординировавшихся по сетям «В контакте»). Потом Facebook стал местом концентрации благотворительной, образовательной и общественной активности, а чуть позже вывел на Болотную прогрессивно мыслящую часть общества. Потом в сетях заклубились и, скажем так, консерваторы.

Сейчас сам факт наличия виртуальных знакомых за пределами стандартного круга дома – работы, участия в сетевом общении и системе взаимоподдержки (а сеть знакомств всегда по совместительству оказывается такой поддержкой) вообще практически не маркирует ни «продвинутости», ни взглядов человека: это скорее правило, чем исключение. Степень связности российского общества радикально выше, чем 10–15 лет назад.

О том, чем полезны такие слабые, казалось бы, связи, написаны тома социологической литературы, но исследование «Евробарометра» показывает это настолько наглядно, что можно в теорию особенно не вдаваться. Более 90% людей с самым большим количеством связей ощущают себя счастливыми («Увеличение медианного числа социальных связей на 10% приводит к росту индекса счастья на 14%», – сообщает отчет кондовым языком статистики); такие люди также ощущают намного большую безопасность и уверенность в своих силах, в завтрашнем дне – верят, что не останутся без работы при увольнении, что смогут отдать кредит, что смогут собрать денег в случае какого-нибудь несчастья. В общем, хорошая штука – связи людей между собой. С ростом их количества статистически значимо связан и рост политического и экономического оптимизма (да-да, не смейтесь – вполне возможно, что не с «крымнашем» из телевизора он связан в первую очередь). Готовность к активизму, к участию в общественной деятельности (прямо на фоне пресловутых 88% за Путина – почти втрое в сравнении с «революционным» 2012 годом увеличилось число людей, считающих, что они могут собственными действиями менять политическую ситуацию к лучшему, – сейчас их доля приближается к 25%). Уверенность в будущем, как уже было сказано. Независимость. Только зачем все это государству?

Нам уже не надо гадать, чем отвечает государство на «новый общественный запрос», вызревающий в социуме. Практически сознательной линией на реатомизацию общества: политикой разрушения связей, внесения раздора и розни, социальной дезорганизации, противодействия любой – включая и совершенно аполитичную, и даже откровенно лоялистскую – самоорганизации и общественной активности. Уродливым троллингом и слежкой в соцсетях, повышением до запретительного уровня издержек любой организованной деятельности – от бизнеса до кружка любителей танцев. Не надо думать, что вся эта тенденция идет «из Кремля», от индивидуального или коллективного Путина, который осознал опасность и придумал хитрый план. «Режим» (и автор статьи, с которой я взялась тут полемизировать, а все соглашаюсь и соглашаюсь, знает это лучше многих) – это далеко не воля правящей клики. Политический режим, как мы его видим, складывается из множества действий тех людей, из которых состоит государство, преимущественно на низовом уровне: озабоченного «общественной нравственностью» прокурора, который решил возбудить проверку против девочек, танцевавших тверк; Мариванны из местного избиркома, которая вчера подтасовывала выборы, потому что ей «велели», а сегодня устроит вашему ребенку в школе политинформацию с распятыми мальчиками; полицейских, один из которых колотит манифестантов, а другой потом отчаянно врет в суде – вовсе не от великой преданности Кремлю, а потому, что их боевая, юридическая, и, не побоюсь этого слова, моральная подготовка не допускает спокойных и грамотных действий ни по обеспечению порядка, ни по документации нарушений.

Эта совокупность людей, из которых, к сожалению, состоит российское государство, прекрасно осознает опасность, неудобство, моральную для себя неприятность в том, что люди в стране потихоньку прекращают быть напуганными одиночками, приобретают возможности и умения, позволяющие им защищать друг друга, наращивать независимость от государственных же институтов, поддерживать друг друга, предавать гласности проблемы, самоорганизовываться и объединяться.

Да, за пределами места работы Мариванна такая же, как мы, часть общества – со страничкой в «Одноклассниках», желанием всякого хорошего и с теми же проблемами при встрече с государством, что и у нас: невозможностью записаться в поликлинику к специалисту, страхом перед любым человеком в форме и единственной надеждой на знакомых и близких, как на сеть поддержки на крайний случай. А в служебной ее ипостаси эти «одноклассники» ей мешают, и она с ними борется. И прокурор страшно возмущается, когда протокол проверки – абсолютно открытый документ, выданный на руки проверяемому, – попадает в сеть. И верховные власти не скупятся на оплату пресловутых ольгинских троллей, создающих шум в интернете, мешающий общению.

Не все процессы целевого обесценения социального капитала так очевидны, как уже упомянутые. К примеру, «борьба с коррупцией» в медицине приводит к тому, что теперь уже и по знакомству получить нужную медицинскую услугу, о которой официальными путями не допросишься, часто становится невозможно. Конечно, в абсолютном выражении от реформы страдают больше всех самые бедные и одинокие, те, кому через новые бюрократические процедуры просто не продраться, те, кто остался совсем без помощи (по данным того же «Евробарометра», лишь треть россиян планирует обратиться к врачу в случае болезни, остальные предпочитают разные формы самолечения – и неготовность воспользоваться услугами доктора заметно коррелирует с недоверием к государственным институтам). Но зато в относительном выражении потеряли те, кто раньше мог задействовать связи для получения услуг и обойти бюрократическую систему.

«Крымнаш» с вечным конструированием врагов в телевизоре, с нагнетанием тревожности в информационном поле, страха и агрессии, вносит, конечно, свою лепту во вторичную атомизацию общества, как вносит и рукотворно усиленный чуть не вдвое кризис – но является не причиной, а следствием, верхушечным выражением этого процесса. Государство в России – последний неевропеец, оно во всем отстает от общества; но сейчас в России именно государство вслед за обществом мобилизуется и преодолевает атомизацию внутри себя, ищет стратегии прокрутить фарш низовой модернизации назад, вернуть себе преимущества единственной организованной силы в дезорганизованном социальном поле. Проблема в том, что социальная ткань – не фарш, а нечто обратное: хрупкая, хотя и довольно гибкая структура, базирующаяся на доверии, предсказуемости и определенной прозрачности людей друг для друга. Режим в курсе выбора «развалиться или демократизироваться» и лихорадочно ищет третий путь: развалить нас. Не нас как оппозицию, «креативный класс» или какую-нибудь сознательную часть общества. А нас как общество вообще: социальную ткань, межчеловеческие связи, механизмы взаимной поддержки, способность к совместной деятельности. Судя по данным «Евробарометра», пока что не получается – но по многим признакам мы еще лишь в начале процесса.

Автор – социолог