Социальная структура российской провинции определяется теневой экономикой

В провинциальной России общество разделено на несколько квазисословий, которые определяются по неформальным признакам. Принадлежность к «своему кругу» в глубинке позволяет пользоваться и плодами государственного распределения ресурсов, и благами теневой экономики, сохраняя приемлемый уровень жизни при низком официальном статусе. Образ жизни глубинки влияет на жизненные практики крупных городов. Социальная структура провинции стимулируется неформальностью и рентным характером экономики, стремлением правящего класса законсервировать свои привилегии. Это выводы из доклада фонда «Хамовники» «Социальная структура российского провинциального общества», подготовленного Симоном Кордонским и Юрием Плюсниным по результатам исследований фонда в 2011–2015 гг. Советские статусы утрачены, и большинство жителей глубинки не могут четко определить свое место в нынешней социальной реальности. Новые сословные критерии – размер дохода, принадлежность к госслужбе, предпринимательство – прививаются в малых городах и на селе с трудом.

Народное большинство, живущее на зарплату, пенсии и госпособия, составляет 66,3% населения. Доля бизнесменов, людей свободных профессий и отходников (зарабатывающих не там, где живут) не превышает 15,2% и сопоставима с числом изгоев (13,4%) – лишенных свободы, судимых, бомжей. Еще 5,1% населения – представители власти. Доля маргиналов высока, но не должна смущать: по расчетам бывшего первого зампреда Верховного суда Владимира Радченко, за последние 20 лет только через лагеря в России прошел каждый восьмой мужчина, знакома с криминальной субкультурой вдвое большая доля.

Положение человека в глубинке отражает его неформальное влияние, которое прежде всего зависит от его принадлежности к неформальной группе (семья, клан, улица, профсообщество, банда). Официальный статус и публичный доход (достаток) – менее значимые факторы. Симон Кордонский пояснил «Ведомостям», что межсословная мобильность затруднена: людям с судимостью трудно получить достойную работу, активные люди из числа бизнесменов и отходников с более высокими доходами стремятся подчеркнуть свой статус внешним видом, отделкой домов и другими внешними признаками. Но они сохраняют неформальные связи с другими местными жителями. Обострение отношений может оказаться драматичным и обернуться поджогом дома, арестом, даже гибелью. Местные общества готовы солидарно защищаться от «чужих»: промышленного или инфраструктурного проекта крупной компании, давления государства на авторитетов и лидеров, от вторжения криминальной группировки.

Провинциальное общество более разрозненное и рыхлое, следует говорить как минимум о 10–12 крупных группах, полагает регионовед Наталья Зубаревич, считающая предложенное описание его социальной структуры излишне схематичным. Но нынешняя ситуация в глубинке – действительно во многом следствие неформальности экономики, отмечает Зубаревич: статистика ее не замечает, но она влияет на неофициальный статус. В селах и малых городах развиты архаичные формы экономики: распределенные мануфактуры с семейной или территориальной специализацией ручного труда, гаражные мастерские, где ремонтируют и производят все, «от мебели до детей». Неформальность и натуральность экономики помогают местным жителям пережить кризисы. Центр и провинция влияют друг на друга: центр экспортирует в глубинку передовые технологии, более современный образ жизни, потребительские стандарты, но заимствует принятые в провинции неформальные практики, неписаное право, авторитарный стиль отношений. Растущая неформальность провинции, в свою очередь, закрепляется нынешней политической моделью, когда правящий класс пытается превратить в закон неофициальные привилегии и групповые интересы.