Как связаны дефицит смеха и здравого смысла
Рефлексия противопоказана нынешнему режиму, ищущему легитимации в фейковом прошлом
Первое апреля как праздник розыгрышей становится в России проблемой. Отличить шутку от реальности все сложнее.
«РИА Новости», ТАСС и «Интерфакс» вчера перепечатали новость EU Observer о том, что вертолетоносцы «Мистраль», предназначавшиеся России, будут переданы Евросоюзу. Такие подробности, как регистрация кораблей в Панаме для ухода от налогов или базирование в Люксембурге, не имеющем выхода к морю, не смутили российские агентства. Шутка была воспринята серьезно – вероятно, из-за важности темы «Мистралей» в общей теме противостояния с агрессивным Западом. В картине мира, создаваемой госпропагандой, такую шутку сложно распознать, и редакторам можно только посочувствовать.
А вот другая вчерашняя новость: ряд российских вузов готовы перенести сроки летней сессии, чтобы направить студенческие стройотряды на достройку космодрома «Восточный». Кажется, что шутка, ан нет: это говорит «Интерфаксу» первый замглавы Минстроя Леонид Ставицкий в интервью, которое явно было записано заранее. Новости о том, что российские дети смогут отдохнуть в пионерлагерях Северной Кореи или что власти Зимбабве делятся опытом развития с властями Крыма, появились вовсе не 1 апреля. А рекламные ролики "Центрального детского магазина", эксплуатирующие тему допросов на Лубянке? А идея провести к Дню Победы эстафету «вечного огня» с зажжением лампад в храмах?
Советский публичный язык, в последние 30 лет бывший предметом шуток, снова на полном серьезе принят на вооружение властью, провластной частью общества и пропагандой. «Проработки», подобные той, что случилась в Минкульте с бывшим директором Новосибирского оперного театра и авторами постановки оперы «Тангейзер», еще лет пять назад были представимы разве что как часть ретро-комедии. Теперь это злоба дня – директор уволен, опера снята с репертуара.
В медиа наблюдается массовый перехват пропагандой у юмора такого инструмента, как фейк. Раньше фейк был, собственно, синонимом розыгрыша. От его талантливости зависело количество смеха. Теперь от качества фейка часто зависит количество ненависти. Как тут не вспомнить пресловутого распятого мальчика и другие фейковые новости о «преступлениях фашистов на Украине», после которых русские добровольцы едут воевать на Донбасс. Безусловно, пропаганда ведется с обеих сторон, и те и другие производят фейки.
Смех табуируется страхом; за шутки и перепосты в сетях можно получить уголовное дело по статьям об экстремизме. По данным ВЦИОМа, 57% опрошенных считают недопустимым шутить над религиозными ценностями, 44% – над национальными различиями, 37% – над историей России, 25% – над политикой, правительством, Путиным, 22% – над экономическими проблемами страны.
Так смеемся мы сегодня или нет? Культуролог Даниил Дондурей говорит, что массовая пропаганда направлена на чувства людей, она не требует логики, осознания и рефлексии. «У смеха нет более сильного врага, чем переживание», – писал Анри Бергсон. Комическое обращается к разуму. Но общество находится в состоянии холодной войны, чувства большинства мобилизованы на борьбу с виртуальным врагом. Рефлексия противопоказана нынешнему режиму, ищущему легитимации в фейковом прошлом.
Меньшинству, не поддающемуся пропаганде, также нелегко: оно дезориентировано, погружено в когнитивный диссонанс, не видя выхода из нынешней ситуации. Смех – хорошее лекарство от депрессии, но засмеяться в депрессии тяжело. Тем более что смех – понятие социальное и возможен он, по тому же Бергсону, только в группе людей. А война очень сильно и неожиданно разделяет группу.
Впрочем, Алексей Левинсон из «Левада-центра» считает, что безнадежность уже перестала вгонять активное меньшинство в депрессию и со смехом все в порядке. Но ирония сейчас требует художественного воплощения и больших авторов.
Исправленная версия. Первоначальный опубликованный вариант можно посмотреть в смарт-версии "Ведомостей"