Не тот средний класс

Примерно с конца 1990-х гг., то затихая, то вновь разгораясь, в деловой печати и академических кругах идет обсуждение важного вопроса: есть ли в России средний класс? И если есть, то какой? Одни утверждают, что в условиях незавершенности системного транзита от социализма к... (нужное - по вкусу) ему просто неоткуда взяться. Другие возражают: он есть. Просто маленький какой-то и невзрачный. И в подтверждение своей точки зрения констатируют, что часть населения по стандартам потребления, уровню образования и самоощущениям уверенно причисляет себя именно к этому социальному слою.

В чем значимость данного вопроса? Во-первых, принято считать, что сформировавшийся средний класс, во-первых, сулит завершение системного транзита в политическом смысле: появляется опора необратимости перемен и стабильности общества. В теории среднему классу по определению свойствен и запрос на определенный уровень гражданских свобод, и на устойчивость социально-политической системы. Средний класс - это и граждане, и бюргеры. Во-вторых, распространено мнение, что наличие среднего класса нивелирует двуполюсность общества: средним равно свойственны и стремление к достатку и его росту, и понимание, готовность входить в положение тех, кто оказался вне благополучной части социума. Все это придает вопросу о среднем классе смысл, который выводит его за пределы научных дискуссий о социальной структуре и стратификации. Есть средний класс - значит, можно спать спокойно: российское общество достигло берегов обетованных. Нет его - все плохо, нас ждет тряска на кочках истории.

Попробую возразить сторонникам обеих точек зрения. Дело в том, что средний класс в России вроде как есть, но он совсем не такой, каким его описывали в американских учебниках. Это средний класс иного, по другим лекалам скроенного общества. Общества, в котором преобладают не горизонтальные, а вертикальные связи. В котором вовсе не инновационная, а административная рента является движущим мотором предпринимательства - во всяком случае, наиболее успешной его части (политического предпринимательства). А предпринимательство производительное - удел смешных Дон Кихотов, не сумевших встроиться в систему, чтобы промышлять распилами и откатами. Соответственно, ядро среднего класса в сегодняшней России - вовсе не производительный предпринимательский класс и лица свободных профессий, а госбюрократия и отчасти те, кто ее лечит, одевает и причесывает, учит ее детей, представляет ее интересы в суде и т. п. Те, кто так или иначе сидит на игле рентной экономики, а потому объективно заинтересован в сохранении и воспроизводстве общественной системы, возникшей на ее основе.

Таковы родовые признаки российского постперестроечного среднего класса. Еще в 1998 г., задолго до всякого «равноудаления» и построения вертикали власти, именно такой предстала его социально-профессиональная структура в рамках одного из первых специальных исследований данного феномена в российской науке, в котором я участвовал. Разумеется, российский средний класс не однороден. В нем есть и представители классического предпринимательства, есть высококвалифицированные представители рабочих профессий, немногочисленные успешные ученые и деятели искусства (в подлинном смысле этого слова), но вовсе не они задают тон. Не они формируют культурные паттерны, нормы и ценности российского среднего класса. Точнее, сословия: в вертикально интегрированных обществах существуют скорее сословия, чем классы.

В России есть и зачаточные формы среднего класса в современном смысле этого понятия. Это группа людей, зарабатывающих не на рентных потоках, а своим трудом, - малый и средний бизнес, менеджеры средних и мелких компаний, часть людей искусства. Различие между первой и второй группами не профессиональное, а по источникам дохода и самоощущению. Но в основном наш так называемый средний класс - это скорее сословие, которое существует в XXI в., но до странности напоминает мещанство в царской России конца XIX - начала XX в. Наконец, есть и некая гибридная группа: офисные работники, фрилансеры, рантье и прочие, кто живет, по сути, за счет встраивания в цепочку перераспределения, но по самоощущению и стандартам потребления относится к вестернизированной части общества досуга и потребления.

Что произойдет со всеми этими группами в условиях явно намечающейся деволюции сложившейся общественной системы? Скорее всего мещанство, пуповиной связанное с «экономикой трубы», вылететь в трубу не захочет. Но нежирные годы, в которые мы, судя по всему, вступаем, не дадут ему возможности сохранить привычный образ жизни, где слоников на шифоньере заменяет фоторамка с серией селфи на фоне красот западной цивилизации, а клетку с канарейкой - украшенный стразами пекинес. Поэтому оно может повести себя непредсказуемо, вплоть до поддержки какого-нибудь гамельнского крысолова, который пообещает возврат к сытой жизни.

Промежуточные группы расслоятся. Некоторая их часть, утратив привычные источники дохода, вольется в ряды Акакиев Акакиевичей, другие присоединятся к новому среднему классу и разделят его участь. Им в нынешней обстановке тесно и неуютно, особенно в условиях сжатия рыночного сегмента экономики, но эта группа слишком немногочисленна и слаба. А потому не исключено, что для многих ее представителей выходом может оказаться эмиграция. Которой, кстати, никто не будет препятствовать - может, еще и подтолкнут. И лишь одной чаемой надежды все эти социальные группы оправдать не смогут - надежды на превращение в мотор коренных, но мирных перемен... Или вдруг получится?