Борис Дубин: Нарциссизм как бегство от свободы
За последние два столетия слова об особости России, русском пути, характере, человеке навязли в зубах. Но в отличие от общепринятого подхода я буду искать это особенное не в прошлом, а в настоящем. Прошлое может экранировать, заслонять от человека настоящее. Конечно, определенные элементы российской особости реально существуют, это не только фантазии. Они затрагивают способ организации нашей жизни, коллективное существование, в котором люди понимают себя, говорят и действуют, исходя из того, что они особенные.
С весны 2014 г. в общественном мнении значительно возросло представление о том, что Россия - особая страна, а российский человек - особый человек. Относительное большинство - около 40% респондентов Центра Левады - считает Россию страной с особым укладом. Порядка половины считают, что страна должна и дальше двигаться в этом направлении. Увеличение доли верящих в особый путь России сопровождается ростом позитивного отношения к власти и негативного отношения к Западу, включая Европу.
Идея российской особости не просто поддерживается - она всячески выдвигается средствами массовой информации. Во многом на ней построена телевизионная риторика, а ТВ смотрят 90-94% россиян. На формирование представления о российской особости работают основные телеканалы, эта идея положена в основу госполитики в области культуры. Помогают и победы России на спортивных полях. Это символ российской особости: каждая победа еще больше разворачивает маховик особости в российском коллективном сознании.
В чем же заключается российская особость с точки зрения носителей этого мнения? Пропустив данные соцопросов через методологическое сито, мы получаем несколько пунктов.
1. Представление об особом характере государства. Это социальное государство, которое заботится о своих подданных.
2. Особый характер власти и отношений с властью: она беспредельно далека от народа, но выступает как строгий отец, который опекает, наказывает, поддерживает. Без него порядка в большой семье быть не может.
3. Промежуточное положение между Европой и Азией.
4. Очень важное представление о россиянах как общности особого типа. Это массовидная общность, где все принято решать сообща, где косо смотрят на человека, который пытается делать что-то только для себя. «Мы не рвемся за достижениями и богатством, нам важно, что мы все вместе» - этот аморфно-массовидный характер российского социума входит в представление об особости страны.
5. Еще один важный пункт - тавтологическое, семантически пустое утверждение, что у россиян одни ценности, а на Западе - другие. Немногие смогут рассказать вам, в чем заключаются традиционные российские ценности. Но важна сама апелляция, что эти ценности есть и что они российские.
В чем состоят функции представлений о российской особости? Первое: в том, чтобы разграничить «нас» и «их», Россию и остальной мир. Второе: с помощью этих представлений население и отдельные люди передают власти всю инициативу, всю возможность действовать, а с себя снимают ответственность за происходящее. От 2/3 до 3/4 россиян говорят, что они ни на что в стране не влияют. А 75-80% - что не принимают и не хотят принимать участие в политике.
Третья функция представлений о российской особости - утвердить то, что есть, и не говорить о том, что могло бы быть. В словосочетаниях «российский путь» и «особый путь» ударение падает не на слово «путь», а на слова «российский» и «особый». Вся эта конструкция не задает направление, характер и смысл движения.
Передавая ответственность власти и снимая ее с себя, общественное мнение вручает власти рычаг, который позволяет ей приспосабливаться к любой ситуации и тянуть за собой покорное население. В СССР - да и сейчас - у власти было две основные заботы: развязать «инициативу масс» (это сложно, когда вся инициатива была передана власти) и дать простор соревновательности. Настоящей, а не той, где победители известны заранее. Это ограничитель для модернизации, которая предполагает свободную соревновательность, современные формы неархаичной солидарности.
Конструкция особого пути России интегрирует три разных плана коллективного существования России. Это 1) авторитарно-патерналистская власть, 2) рассеянные, снявшие с себя ответственность массы и 3) современные институты - рынок, суд, производство, образование, здравоохранение. Конструкция особого пути позволяет этим трем планам поддерживать друг друга. Но чтобы в ней появились современные институты, необходимо выполнение двух условий: они должны получить санкцию со стороны авторитарной власти и интерпретацию, перевод со стороны населения. Такой подход позволяет власти использовать ресурс современных рыночных институтов, а населению - применяться к новым для себя правилам игры. Конструкция работает, и около 80% населения ею удовлетворены.
Люди живут сложно и по-разному, социальные группы можно описывать как разные типы рациональности и морали. В этой ситуации можно разговаривать благодаря культуре - обобщающей системе смыслов, которая существует поверх разницы между социальными группами, пишут в книге «Критика и обоснование справедливости» Люк Болтански и Лорано Тевено (М., НЛО, 2013). И здесь они высказывают поразившую меня мысль: «Для достижения согласия по поводу того, что является справедливым, люди должны обладать знанием об общем благе и представлением о метафизике». Метафизика - это выход за пределы непосредственной реальности. Но саму возможность согласия авторы видят только в случае, когда те, кто выносит суждение, соотносятся не только с представлением об общем благе, но и с метафизикой как универсальной системой смыслов.
Это традиция Просвещения, линия от Канта до Ханны Арендт. Суждение становится значимым, если оно основано на потенциальном согласии не только с реальными, но и с воображаемыми (метафизическими) «другими». Есть «другой», на чье место надо себя поставить, чью точку зрения принять во внимание. Это специфическая политическая способность, это правила политического действия. Политика - это не сфера, где власть действует, а люди передали ей все права и полномочия. В политике люди действуют с учетом других ракурсов (точек зрения) и выносят суждение только в процедуре согласования с другими. Политика ставит общественные рамки индивидуальному, групповому. Это невозможно без культуры, задача которой - опосредовать отношения между частным и всеобщим.
Вернемся к России. Здесь царит патриархальный мир. Не в том смысле, что мы живем как наши деды, а в том, что это мир устойчивых статусов. Если ты отец, то ведешь себя как отец. Если ты начальник - ведешь себя как начальник. Если ты глава страны - ты ведешь себя как глава страны. В мире жестко закрепленных статусов никто ни с кем не обязан советоваться.
Это мир репутаций. Обычный россиянин, конечно, принимает во внимание, что существуют еще и другие люди. Но они становятся для него предметом интереса лишь в том отношении, сильнее они или слабее, чем он; есть ли у них то, чего у него нет, но было бы нужно. Это основа для социального сравнения и зависти. В мире репутаций и престижа другие предстают в коллективном сознании именно так. По опросам Центра Левады, 2/3 респондентов считают, что они зарабатывают меньше, чем заслуживают и чем получают другие, выполняющие ту же работу. Вы же понимаете, что статистически это невозможно! Но фигура большинства, которое получает меньше, чем заслуживает, есть и успешно воспроизводится.
В российских условиях «свое» и «чужое» не разграничены и не обозначены культурно. Россиянин существует как бы в ничейном, ничьем мире, и его хочется захватить. Или приходится мучиться от того, что не сумел, не набрался смелости это сделать. Либо захват - либо раздражение, тоска, мучение от того, что хочется захватить, а невозможно. Это влечет за собой «ресентимент» в смысле Ницше и Шелера: сознание собственного бессилия, невозможности владеть тем, что хочешь и чего заслуживаешь. В этом смысле российский социум не принимает различий, не допускает, что все разные.
Для россиянина проблемой является и свое (кто я, чем владею, почему), и чужое (почему у него нечто есть, а у меня нет). Нет культурных границ, которые бы маркировали свое и чужое и заставляли уважать границу между ними. Ни своего, ни чужого, ни равных, ни разных. Россиянин переводит любые различия в иерархические - будто бы это не различия людей, талантов, темпераментов, интересов, склонностей, точек зрения на жизнь, а разница позиций (статусов). В этом мире все различия переводятся в термины «выше - ниже». Равенство признается только для бедных, лишенных чего-то: равенство в рабстве.
Вся эта риторика формируется в условиях постоянной длительной несвободы и сама формирует фундаментальное недоверие к другим людям. От 2/3 до 3/4 респондентов считают, что другим людям доверять нельзя. В эту позицию свернуто представление о другом как о незаслуженном владельце того, чего у меня нет. Я отчужден от другого и уверен, что он хочет мне плохого и что у него это не получится. Моя роль пассивна, действуют (против нас) только другие. Мы молчим, а они требуют. Но у них это заведомо не получится, и мы правы, даже если молчим. Недоверие - это способ снижения образа другого, а заодно отыгрывание страхов неудачи и потери. Представление о другом и о собственных возможностях существует в этой конструкции в залоге утрат. У меня чего-то нет, только у них есть. Это ведет к параличу действия: мы молчим, а они требуют.
Для россиян чрезвычайно важно требование справедливости - к власти, к другим людям. Но это требование подразумевает исключение для меня. Это они должны быть со мной справедливы, а я имею право действовать по-другому. По сути, это конструкция первого лица: у него есть возможности, но нет ответственности, он может вести себя как заблагорассудится. Это исключение себя из ситуации, фигура слепого пятна: я тот, кого я не вижу, но у кого поэтому есть право на исключение.
Практика общественного мнения в России, риторика власти и отдельных групп, которые на нее претендуют, состоит не в выделении собственной, особой точки зрения, а в ее соединении с любой другой. Нет ничего чужого. Точка зрения других лишь ресурс для моего самооправдания. Власть легко использует риторику вчерашних правозащитников и интеллигентов. Берется любая точка зрения и соединяется с любой другой. Таков язык власти, общественного мнения, СМИ. Поэтому в нем нет общего, обобщенного, универсального языка, ценностей и ориентиров. Все зависит от практической ситуации, сегодняшних геополитических интересов. Вместо риторики оправдания и обоснования своей позиции и признания относительной правоты другого - «предъява», «наезд», «разборка», «склока», «выясняловка». Все это взаимодействие без взаимности.
В российской публичной сфере принципиально не ставится вопрос «Могу ли я стать другим?». Есть две инстанции, апелляция к которым позволяет уйти от вопроса, - враг и прошлое. Можно вынести вопрос в прошлое или перевести его на фигуру врага: и то и другое разгружает тебя от ответственности и необходимости реальных действий, изменений. С фигурой врага связано ощущение опасности, оно чрезвычайно существенно для российского общественного мнения и сопровождает отношение россиян к социальной и политической реальности. Отсюда же роль особого, чрезвычайного, экстраординарного: чрезвычайное положение, «особые отделы» имеют решающее значение в российской жизни.
При всем ментальном отчуждении населения от власти мы имеем дело с общим социально-политическим порядком. Люди во власти ровно такие же, как мы, они так же сформированы, думают так же, как люди, отказывающиеся от свободы. Бегство от свободы не исключительно российская традиция. Это фаза в существовании современных обществ, связанная с их вхождением в современное состояние с его вызовами. Россия категорически не хочет поставить обе ноги в модерновое состояние. Тут сходятся интересы власти, культуры, многих элитных групп. Мы все еще входим в модерность. И испытываем шоки, бежим от свободы. Этот этап переживали Германия, Япония, Испания, Италия и т. д. Бегство от свободы - это реакция на определенные обстоятельства, но в России она закрепилась и повторяется. История в России переживается только как повторение, а не как разнообразие вариантов, о которых стоит подумать. «Мы не сделали и не будем делать того, что пытаются делать другие, поэтому Крым будет наш».
Нелады в восприятии себя и других ведут и к специфической модели времени: его нет. Как будто завтра, послезавтра, через 200 лет будет то же самое - время выключено. И «другие» отключены. Идея времени возникает у людей, когда они видят других, разнообразие. Как сказал один из советских чиновников писателю Василию Гроссману, ваш роман не будет напечатан и через 300 лет. Он пытался выключить время. Вторая модель восприятия времени - через повторение, ссылку на прецедент, вечные русские ценности. Время закольцовывается или принадлежит только мне, и его можно по желанию включить или выключить.
Возможность выйти из этой конструкции связана с признанием того, что на свете существует кто-то кроме меня. С отказом от нарциссической точки зрения. Рано или поздно Нарциссу приходится признать, что на свете существует еще кто-то и не все из этих «других» обязательно враги или наши «бывшие» - национал-предатели и т. д. Когда-то это придется признать. Это зависит не только от россиян, но и от «других». Надо сделать так, чтобы россияне поняли: на свете существуют еще другие люди, нации, группы кроме них самих. Пока же нарциссизм оказывается основным направлением государственной, гражданской и военной политики. Шанс вырваться из нарциссизма есть. Но с российской стороны его пока использует явное меньшинство.
Фигура значимого «другого», «других» возникла в конце 1980 - начале 1990-х гг., когда Россия пробовала возможные свободы. Другой воспринимался как партнер, с которым ты связан, который не обижает тебя тем фактом, что он другой, а наоборот, этим и интересен. Вам интересно, потому что вы разные. Если этого интереса нет, возникает опасная изоляция.
Можно ли измениться, стать другим? «Живи опасно», - говорил Ницше. Надо пытаться принимать свою и чужую точки зрения и пытаться находить свою позицию, не отдаваясь. Очень важно скорее оказаться в позиции, когда ты признаешь, что ты не самый хороший, умный, сильный, вообще не единственный на свете и стоит попробовать стать другим. Надо задуматься каким. Вызов стать другим перечеркивает многое в повседневном существовании и российских политических институтах.