Вспомним знаменитый Мелосский диалог афинян и мелосцев, описанный древнегреческим историком Фукидидом, в котором афиняне уговаривали мелосцев сдаться с самой что ни на есть циничной аргументацией: «Ведь вам, как и нам, хорошо известно, что в человеческих взаимоотношениях право имеет смысл только тогда, когда при равенстве сил обе стороны признают общую для той и другой стороны необходимость. В противном случае более сильный требует возможного, а слабый вынужден подчиниться». Мелосцы отвечали следующими словами: «Раз уж вы решили, устранив вопрос о праве, говорить только о пользе <...> в случае падения вы подадите другим пример жестокого возмездия <...> Однако мы все же верим, что божество нас не умалит, ибо мы благочестиво противостоим вам, поступающим неправедно. <...> Мы предлагаем вам мир и дружбу, но в войне желаем остаться нейтральными и просим вас покинуть нашу страну, заключив приемлемый для обеих сторон договор».
Афиняне не прислушались к этим увещеваниям и завоевали Мелос. Однако, как известно, Афины проиграли Пелопонесскую войну Спарте и были разорены, а выжившие граждане Мелоса были восстановлены в правах и вернулись на остров.
«Умом Россию не понять, аршином общим не измерить» - этой цитатой президент Российской ассоциации международного права (РАМП) Анатолий Капустин прокомментировал критику действий России в Крыму на конференции Европейской ассоциации международного права в Таллине.
Что могут означать эти бесконечно повторяемые слова в устах одного из ведущих представителей международно-правовой доктрины России наших дней и корректны ли они?
Международное право - общий аршин?
Сейчас не модно вспоминать о международном праве. В российском общественно-политическом пространстве доминирует концепция real politik с ее центральной максимой: «Кто сильный - тот и прав». Международное право воспринимается как фиговый листок, прикрывающий интересы мировых держав. Юристов-международников, которые не готовы сконцентрироваться на том, чтобы любой ценой оправдать действия их правительств, принято в лучшем случае называть оторванными от жизни идеалистами.
На самом деле спор о природе международного права стар если не как мир, то как эпоха Просвещения. «Натуралисты» (например, Самуэль фон Пуфендорф), наследуя идеализму Платона, верили в то, что истоки международного права лежат в природе и моральных основах бытия, а практика и даже международные договоры между государствами могут соответствовать или, наоборот, противоречить этому естественному закону. «Позитивисты», будучи последователями материализма Аристотеля, считали, что международное право является производной от политики государств и что нет закона за пределами того, о чем договорятся государства между собой. При этом ни те ни другие не отрицали существования международного права как такового в объективной реальности. Тем удивительнее слышать аргументы о «фиговом листке» международного права. И совсем удивительно, когда наши современники говорят об отсутствии международного права как такового.
На протяжении XX в. международное право, каким его знали наши предки (т. е. классическое международное право дипломатии и вопросов войны и мира), практически до неузнаваемости изменило свои черты и проникло на многие уровни нашей повседневной жизни внутри государств. В беседах с друзьями о своих авиапутешествиях по миру, делясь в социальных сетях тревожной новостью об изъятии у кого-то государством его земельного участка, обсуждая ограничения, например, рекламы и мата, трансграничного интернет-трафика, свободного распоряжения своими персональными данными, ругая или доказывая экономическую необходимость мигрантов в своей стране, планируя инвестиции в другую страну - мы каждый раз говорим о международном праве. Не стоит об этом забывать.
Двадцатый век стал свидетелем создания действующих международных организаций и международных судов в различных областях. Всем известны ICSID (Международный центр по урегулированию инвестиционных споров), суд ВТО, международные арбитражи, Европейский союз - мало кто осмелится назвать данные механизмы неработающими.
Даже в «классическую» область господства real politik - вопросы применения силы - XX век привнес значительные изменения: государства признали существование норм jus cogens, которые имеют настолько основополагающий характер, что действия отдельного государства не могут создать «альтернативную норму» в обход этих положений. Их немного, но каждое из них фундаментально. В их числе - неприменение силы, запрет геноцида, рабства и пыток, невмешательство во внутренние дела других государств.
То, что международное право не может предотвратить нарушения норм jus cogens, не означает его исчезновения. Ведь если вдуматься, предотвратить нарушение не может никакая отрасль права: и совершение преступлений не ведет к исчезновению уголовного права.
Даже если международно-правовой аргумент не срабатывает в острой политической ситуации, когда вопрос обсуждается, например, Советом Безопасности ООН, нельзя не учитывать, что огромное количество ключевых вопросов международной большой политики в наше время получали и получают последующую оценку в международных судах. Среди таких вопросов и вмешательство США в Никарагуа, и ситуация в Югославии, и строительство Израилем стены на оккупированной палестинской территории, и законность ядерных испытаний Францией, и огромное количество других дел - рассматриваемых не только в Международном суде ООН, но и в Международном уголовном суде, и в трибуналах по бывшей Югославии и Руанде.
В ситуации «неподсудности», когда государство - зачинщика конфликта невозможно привлечь к ответственности, поскольку им не признана юрисдикция никакого международного суда, нарушение таким государством международного права не проходит незамеченным - ему дают оценку органы ООН, другие государства и региональные организации, что отражается на последующей практике государств и отношении к государству-нарушителю.
Профессор Кембриджского университета Джеймс Кроуфорд в своей книге Chance, Order, Change: The Course of International Law, опубликованной в 2013 г., приводит следующий пример. В 1975 г. Индонезия при поддержке США, в сущности, аннексировала Восточный Тимор. И хотя оккупация продолжалась до 2002 г., международно-правовая оценка все это время оставалась неизменной: резолюции Совета Безопасности и Генеральной ассамблеи ООН осудили военное вторжение, в таком же ключе дело обсуждалось и в Международном суде. С падением режима Сухарто в Индонезии в 1998 г. процесс разморозился, и после референдума 1999 г. Восточный Тимор наконец обрел свою независимость.
Таким образом, в отсутствие эффективного принуждения международное право по крайней мере фиксирует его нарушения и не позволяет real politik закрыть вопрос навсегда, оставляя совершенные правонарушения на повестке дня. И когда политическая ситуация начинает рано или поздно меняться, правосудие вступает в свои законные права.
Очевидно, что правосудие и есть тот самый общий аршин, по которому мерится (должно мериться) поведение любого государства.
Международное право как современный язык
Что же происходит в России в текущей острой политической ситуации?
В ситуации с Крымом Россия (безотносительно ее правоты или неправоты) изъясняется с миром на каком-то совершенно устаревшем языке - так, как будто ей не известны ни критерии квалификации агрессии, ни серьезный конфликт между гарантированными уставом ООН правом на самоопределение народов и территориальной целостностью, ни нормы о невмешательстве во внутренние дела государств, ни составляющие определения «народ» в международном праве, ни основные элементы применения доктрины R2P (ответственности по защите людей), ни, собственно, определение «аннексии».
В датированном июнем «открытом письме» по ситуации на Украине президент РАМП Капустин, продолжая логику своих выступлений от имени российской международно-правовой науки на международных форумах этого года, использует для обоснования позиции России по Крыму такие обороты, как «крымская истерия», «историческая справедливость», будто бы обнаруживая недостаток международно-правовых аргументов, и приводит в качестве прецедента присоединение Северного Шлезвига к Дании в 1920 г.
Складывается пугающее ощущение, что отечественных юристов-международников обошли стороной и Вторая мировая война, и принятие устава ООН в 1945-м, и подписание Россией Хельсинкского пакта о нерушимости границ 1975-го, и присоединение России к Совету Европы в 1998-м, и 70-летняя практика Международного суда ООН.
Представляется, что российская дипломатия чувствовала бы себя увереннее, если бы у нее была более надежная международно-правовая поддержка, если бы она разговаривала на языке международного права по состоянию на второе десятилетие XXI в., а не языком зачастую устаревших политических клише. Российская внешняя политика только выиграла бы, если бы она опиралась на непротиворечивую позицию, в том числе в отношении права народов на самоопределение, которую она готова была бы применить как в отношении других стран, так и в отношении российских регионов, не ставя под угрозу территориальную целостность России ссылками на «историческую справедливость» и устаревшие прецеденты.
Как известно, ветхозаветный Бог, желая наказать людей за Вавилонское столпотворение, отнял у них общий язык. В этом смысле не хотелось бы, чтобы, отказываясь говорить на общем языке международного права, мы давали другим странам повод упрекать нас в том, что мы и вовсе разучились на нем разговаривать.
Авторы - партнеры юридической фирмы Threefold Legal Advisors LLC