Российское общественное мнение в последние месяцы характеризуется консервативной волной. Люди боятся потрясений и выступают за ужесточение наказаний для «смутьянов», которых они считают опасными для общества и в конечном счете для себя. Власть сделала ставку на поддержку со стороны именно этих россиян, боящихся перемен, усталых, недоверчивых и раздраженных.
Неудивительно, что в последние месяцы в политической жизни России наблюдается ярко выраженная тенденция – при выборе между двумя вариантами действий власть обычно выбирает более консервативный сценарий. И этот сценарий получает общественную поддержку.
Архаисты и новаторы
Яркий пример – деятельность Государственной думы, которая превратилась во «взбесившийся принтер», когда речь идет о политически значимых вопросах. Новый вариант закона о государственной измене предусматривает крайне расширительное толкование этого термина, что опасно в условиях дефицита демократических традиций. Защита чувств верующих в варианте, внесенном в Думу, может привести к ущемлению прав не только атеистов, но и представителей «миноритарных» конфессий, которые не составляют «неотъемлемую часть исторического наследия народов России». Зато этот закон, по данным ВЦИОМа, поддерживает 82% россиян, хотя 73% никогда не слышали о конкретных фактах оскорбления чувств верующих.
В деле Pussy Riot также избран консервативный сценарий, который не смогло серьезно смягчить даже условное осуждение одной из участниц группы, Екатерины Самуцевич. Наказание в виде реального срока лишения свободы, назначенное двум девушкам, имеющим малолетних детей, наиболее активные, современные группы общества расценили как безусловно негативный фактор, психологически связанный со средневековьем. Ссылки на европейский опыт здесь не работают – в тех странах Евросоюза, где подобные статьи присутствуют в уголовном законодательстве, они носят рудиментарный характер, применяются не часто, а наказания обычно ограничиваются штрафами. Таким образом, речь идет о противоположных тенденциях – если в Европе эти нормы постепенно отмирают, то в России оживают после почти столетнего перерыва. Зато, по данным «Левада-центра», 43% сочли приговор слишком мягким и еще 35% решили, что он вполне адекватен.
Разрыв и изоляция
Впрочем, подобный процесс происходит не только в законодательной сфере. Все более расходятся информационные картины для российской и западной массовых аудиторий. В современном глобальном мире большинство россиян все более изолируются от доминирующих информационных потоков. Одновременно растет разрыв внутри самой России – между «передовыми группами», получающими информацию из интернета и передач мировых каналов, и остальной частью населения, зависящей от трактовок внутри- и внешнеполитических событий, предлагаемых российским телевидением, находящимся под контролем государства. Активизирован процесс организованного создания образа врага, в роли которого выступает обобщенный Запад, активизирована в связи с этим и охранительная политика власти, включающая, например, изгнание из России USAID, что дало дополнительные аргументы Митту Ромни в ходе президентской кампании в США.
Не менее наглядно консервативный выбор проявился во время губернаторских выборов – первых после их восстановления. Муниципальный фильтр фактически отсек от участия в них эсеров, которые были представлены только в одном регионе. Даже коммунисты, главная партия парламентской оппозиции, не смогли принять участие в избирательных кампаниях в двух субъектах Федерации из пяти. Практически все кандидаты от внепарламентской оппозиции, по нашему мнению, выглядели «техническими», на деле находящимися на стороне действующих губернаторов (даже яблочник в Брянской области). То же самое относится к ЛДПР.
Нетерпимость даже к символическому поражению
Однако в двух регионах даже в этой ситуации возникла вероятность победы кандидатов, альтернативных действующим губернаторам, – это было связано с расколом элит в Рязанской и Брянской областях. При этом в Рязанской области действующему губернатору противостоял высокопоставленный федеральный чиновник, зампред Россотрудничества Игорь Морозов. А в Брянской – член КПРФ, но мало похожий на идеологического коммуниста, Вадим Потомский.
В этой ситуации у федеральной власти было два варианта действий. Первый – однозначная поддержка инкумбента-единоросса, пусть и с убывающей популярностью. Второй – нейтралитет, основанный на понимании того, что любой победитель будет лоялен по отношению к власти. Был избран первый сценарий, который привел к отказу от борьбы Морозова. А после того, как Потомский добился судебного решения о снятии с дистанции губернатора Брянской области Николая Денина (что само по себе подтверждало раскол элит в регионе), на стороне губернатора оказалась мощная коалиция из избиркома, прокуратуры, «Единой России» и «технических» кандидатов. В результате Денин был восстановлен в числе участников выборов, что можно было бы расценивать как торжество демократии, если бы не все то же отсутствие универсального подхода. Когда в том же регионе к выборам в также весьма противоречивой ситуации не допускали эсера, тому не удалось добиться включения в число кандидатов.
Выбор жесткого варианта («пять из пяти») был связан, видимо, с желанием сохранить доминирующие позиции «Единой России» в партийной системе. Любое локальное поражение единороссов может стимулировать эрозию позиций партии в общенациональном масштабе. Победы представителей партии власти воспринимаются как должное (или неизбежное), тогда как поражения приковывают к себе общественное внимание. Именно поэтому был отброшен более гибкий вариант, предусматривавший диверсификацию ставок на региональных выборах. Тем более что при консервативной волне наиболее популярными стратегиями населения являются либо присоединение к большинству, либо абсентеизм, связанный с неприятием политиков, причем все равно каких – властных или оппозиционных.
Ситуативное большинство
Как результат – убедительная победа «Единой России» и сохранение консолидации элит вокруг этой партии. Но одновременно и низкая явка, и громкие скандалы, и дальнейшее снижение легитимности избирательного процесса. Но не менее важно другое. Арифметическое ситуативное большинство весьма нестабильно, что связано с его особенностью – оно не любит чиновников не меньше, чем оппозиционеров, которых считает смутьянами. А возможно, и больше. Их поддержка власти носит противоречивый характер – они скептически относятся к большинству конкретных результатов ее деятельности. Раздражение большинства в отношении элит и оппозиции распространяется и на власть, пока в меньшей степени затрагивая первое лицо.
Зимой это раздражение использовала оппозиция, которая обвиняла власть в коррумпированности и некомпетентности. Затем власть перешла в контрнаступление, обвиняя оппозицию в сотрудничестве с Западом и стремлении вернуть Россию в смутные 90-е годы. При этом она активно использовала электронные СМИ для дискредитации оппозиции, у которой подобные возможности отсутствуют. Кроме того, эффект воспоминаний о 90-х гг. остается существенным для большинства населения, исключая наиболее молодые и динамичные его группы. Другое дело, что и нынешнюю ситуацию в конкретных сферах (промышленность, социальная сфера и др.) население расценивает весьма скептически. Оно одновременно хочет и стабильности, и изменений – в этой напряженной обстановке востребованными оказываются жесткие призывы наказать и навести порядок, направленный против всех, кто не соответствует социальной норме.
Поэтому в качестве объекта наказания могут выступить и чиновники, и другие представители элит (здесь большинство населения слабо отличает Геннадия Гудкова от единороссов), и оппозиционеры, и столичные тусовщики – т. е. практически все, отличные от среднего россиянина. Так было в 80-е гг., когда одни и те же люди в первой половине десятилетия искренне возмущались «предателем Сахаровым» и «власовцем Солженицыным», а во второй половине требовали жестоких санкций в отношении партийной номенклатуры. Сейчас недовольство не достигло предела, который привел бы большинство населения к занятию нонконформистской позиции, но нельзя исключать такого развития событий в перспективе.
Обоюдоострое оружие
Так что консервативная мобилизация является обоюдоострым оружием. Она способна решить некоторые текущие проблемы власти, но не может ни обеспечить ей стабильную поддержку, ни тем более решить проблемы модернизации, объективно стоящие перед страной. А наиболее активные и современные группы общества воспринимают подобную политику как реакционную и противоречащую их мироощущению, что стимулирует эмиграционные настроения. Так что тактические победы могут обернуться стратегическим поражением.
Впрочем, и варианты действий у власти ограничены. Есть три сценария, противостоящих консервативной волне, но два из них при нынешней политической системе маловероятны. Это реакция, вплоть до внедрения элементов тоталитаризма, и ставка на мобилизацию, но не на имитационную, политтехнологическую, а на реальную, по сталинскому образцу. Но такого развития событий не желают элиты и, самое главное, не выдержит общество, склонное помечтать о сталинской шинели, но не готовое ощутить на себе сталинскую длань. Второй сценарий – либерально-реформаторский – означает полное переосмысление существующей политической системы (на что власть идти не готова, что наглядно показали региональные выборы) и в настоящее время недостаточно востребован обществом. Остается третий сценарий – инерционное развитие, которое нравится элитам, но все более отвергается раздраженным населением. Поэтому, скорее всего, власть будет маневрировать между консерватизмом и инерцией – в зависимости от конкретных вызовов.